Портреты и прочие художества

Песня «Острова» – все хорошо, аплодисменты. Я даю Саше знак, чтобы он включал вторую песню, которая была на втором магнитофоне. Он с чувством собственного достоинства дает мне отмашку, включает второй магнитофон, забывая отключить первый. На зрителей обрушиваются два инструментальных вступления одновременно. Никто ничего еще не успел понять, а я уже дурным голосом закричал: «Стоп!!! Вот сейчас вы видели, как под фонограмму снимаются телевизионные передачи. Вчера в Риге я потерял голос и поэтому хочу вас спросить, как мне быть – петь живьем, но вы мне прощаете „петухов“ или продолжим имитировать ТВ-шоу». Естественно все закричали, что давай живьем. И я запел. Не знаю, как, не знаю, почему, но я спел «Черный рынок» и даже взял в конце ля. Потом в состоянии аффекта я спел еще пару песен и, получив свою порцию аплодисментов, ушел в подтрибунные помещения.

«Как ты посмел рассказать о фонограмме? Как теперь выходить следующим артистам? Ты о них совсем не думаешь? Ты их подставил!» – таков был монолог директора концерта.

«А они меня не подставляют, когда поют под „фанеру?“» – ответил я.

Ну, а что сейчас? Сейчас, по-моему, процесс зашел так далеко, что стал системным. Наверное, использование фонограммы, чтобы дурить публику, не было первым в ряду, как сейчас говорят, всероссийского обмана, но от этого не становится легче. Генномодифицированные продукты, договорные матчи в спорте, допинг, дуриловка на тотализаторе и так далее. Грустно… Хорошо, если у тебя есть возможность лечиться у семейного доктора. В общем, зарабатывая фонограммные деньги, мы едим фонограммные продукты и получаем разнообразные фонограммные услуги. Короче – круговорот фонограммы в природе.

Еще раз про любовь

Пусть говорят, что мы не воевали,

А наши раны никогда не заживали.
И каждый раз, когда меняется погода,
Так ноют раны моего народа…

А. Иошпе

Слово антисемит я понял, вернее, мне объяснили, что это такое, довольно поздно – наверное, в классе девятом-десятом. Я не уверен, что осознание пришло с улицы. Скорее всего, я споткнулся об это слово, читая какую-то газетную статью. И пошло-поехало… Все чаще вокруг меня начали обсуждаться национальные вопросы, все чаще я слышал, что если бы… то было бы… И до сих пор эти проблемы обсуждаются в среде моего обитания, не сказать, чтобы часто, но разговоры возникают. Сказать, что я однозначно интернационалист, с молоком матери впитавший идеи Маркса-Ленина… Таки, нет… У меня к людям разных национальностей и разного цвета кожи, в частности к евреям, достаточно ровное отношение: кого-то люблю, если он мне симпатичен, кого-то нет – и так бывает.

Сейчас, углубляясь в историю моего отношения к проблеме, вспоминаю, что в детстве на бытовом уровне пресловутый антисемитизм существовал. Помню ситуации, когда еще в пятилетнем возрасте, короче до школы, в драке тебе разбивали нос, и ты, размазывая кровь, сопли и слезы по лицу, покидал поле сражения, бормоча своему обидчику, обычно русской национальности: «Еврей, еврей…»

Кто такой еврей и с чем его едят? Не знали, да и взрослые нам не объясняли. Знали, что обувь чистят и дворы метут татары, а евреи… Потом были анекдоты – анекдоты про грузин, про трех пузатых немцев и про евреев. Утверждают, что анекдоты очень точно отражают суть народа. Тех анекдотов я не помню, а может, после 1937 года их боялись рассказывать. С другой стороны, старый анекдот.

Вопрос: – Почему закрыли армянское радио?

Ответ: – Умер тот еврей, что его выдумывал.

К чему это я? А к тому, что, наверное, евреи не стали бы о себе дурного сочинять. Но есть другая фраза, что самые большие антисемиты – это евреи. И другая – ради красного словца не жалею и отца. А в школе – в общеобразовательной, да и в музыкальной – ни я, ни мои друзья не задавались вопросом, что бы могло значить отчество моего нового дружка. Отчеством друзей не интересовались и в гости друг к другу ходили редко. Не знаю, как в других семьях, а моя мама строго-настрого наказала мне, чтобы я не ходил к друзьям домой и тем более не садился за стол, потому что все жили бедно и каждый лишний рот – это была проблема. И мы гоняли в футбол и по крышам дотемна, и уважение завоевывалось умением бегать, прыгать, хорониться или пройти по карнизу дома, который еще не снесли. Может быть, если бы меня в музыкалке отдали на струнное отделение, то… Но я учился на народном…

Вспомнил, что моя матушка, будучи учительницей по профессии, подрабатывала репетиторством. И у нее был ученик – еврейский мальчик Миша Бикерман. Он ходил к нам домой, и я невольно участвовал в этих уроках. Мише было семь лет, а мне пять. Мамин ученик усваивал уроки школьной программы с трудом, с пятого-шестого раза. Горе – еврейский мальчик-двоечник, почти столь же редкое явление, как еврей-пьяница. Так вот вместе с Мишей школьную программу на два года раньше, чем надо, усваивал и я. А через два года, когда я пошел в школу, то все схватывал на лету…