Портреты Пером (СИ)

По большей части я рисовал Портрет именно потому, что хотел это сделать. Уничтожить его было противоестественным.

В ту ночь, чувак, ты совершил двойное убийство: Кукловода и половины себя.

Губы автоматически растянула ухмылка. Улыбаться казалось противоестественным.

Когда я рисовал портрет Кукловода, впервые появился Тень.

Это Художник пришёл на запах моего Зеркала и захотел стать им

А я хотел его. Своей абсолютной власти над видениями. Возможности воплощать их в материальность.

Это – реальность.

Потому сейчас разорвал связь с Джимом. Именно поэтому, а не из альтруистических побуждений. Чтобы меня ничего не тянуло назад. Моей тьме плевать на корчи Лайзы под Художником, на смерть Исами или на то, что Джима распяли в зимнем саду. Точнее, не плевать… Она хотела бы сделать из этого произведения искусства. И это – моё желание тоже

Он вздрогнул, просыпаясь. Открыл глаза. Светящаяся ртутная серость вяло стекала между плах, забивших окна. В ней проступали кровяные прожилки. Сквозь влажный воздух дрожало багровое марево.

На секунду представилось, как под напором проклятия дом раскалывается, будто хрустальный.

Тысячи осколков. Тысячи.

Арсений поднял голову с плеча забывшегося дрёмой Джима. Скользнул пальцем под его подбородок. Встал на колени, нависнув над ним, с минуту смотрел, как сумрачные тени очерчивают лицо спящего. Наклонился, прикрыв веки, и мягко поцеловал в выпирающую скулу. Рядом спал Джек, пристроил голову на своей сумке Энди. Замотался в мерно вздымающееся грязное одеяло хвостатый. Перо тихо поднялся, чтобы никого не разбудить. Если они умрут – легче будет уйти во сне, не осознав. Да и здесь, с другой стороны стекла, им всё равно не жить.

Кукловод, конечно, не спал. Он чёрным силуэтом сидел на полу в полумраке и внимательно наблюдал за каждым движением своей марионетки. То, что осталось от Лайзы, корчилось где-то за креслом.

Художник сидел за своим Лордом, спина к спине. На звук шагов он обернулся. Взъерошенные тёмные волосы как у Джека, но темнее, тонкая улыбка и мерцающие из-под лохматой чёлки прищуренные глаза. Умные, как у породистого кота или как у Софи? И в них – тёплая насмешка. Подводка чёрным карандашом делала из него совсем уж нечто кошачье, но Арсений решил списать на свою больную фантазию. Тонкие черты лица, во многом Джимовы. Чёрный свитер под горло, чёрные же джинсы как похоже на стиль Фолла. На запястьях – рукава закатаны – вязь татуировок. Знакомых, разноцветной тушью. Тонкие, болезненно-длинные пальцы, перепачканные краской, беззвучно постукивают по согнутому колену. На них чуть вспухшие узлы суставов – в память о Чарльзе. Ладони перевязаны алыми лентами от сгинувшей Исами.

– Он пришёл, – тихо усмехнулся Художник, прикрывая глаза. – Если Лорд позволит…

Арсений не хотел отпускать его взгляд. Он только-только нашёл во всём чёртовом ворохе ассоциаций и видений, в себе самом. Его не хотелось отпускать.

– Иди, – Кукловод неспешно кивает. – Ты долго ждал.

Не подходя вплотную, Арсений опускается на колени. Вглядывается в подведённые чёрным глаза. Отвратительно подведённые. Жирно и неровно. В морщинках на веках уже собираются чёрные полоски, с одной стороны – размазано, будто по глазу сильно провели рукой. Почесали. Взгляд цепляется за эту неправильность, воет от контраста тонких линий лица и жирной вульгарности подводки.

Я подводил

Так же

Не порождение больной фантазии, нет – это сам Арсений. Это он так делал, когда подставлялся под богатых, под «вершителей мира сего» за деньги. Когда наслаждался своей продажностью и вседозволенностью в её рамках. Когда обливался дорогим вином, позволял слизывать с себя шоколад и кайфовал от этого.

И теперь – продажная тварь напротив. Развратная, дико-пошлая. Ловит вгрызающийся в себя взгляд, тонко улыбается в ответ. Ждёт.

И Арсений хочет его. Представляет его – в себе, ощущает внутри голодную тянущую пустоту.

Впивается в белозубую усмешку, подминая его под себя. Насбаривая кверху, тащит свитер – шерстяные волокна (хорошая дорогая шерсть) царапают чувствительные подушечки пальцев. Выгибается Художник, помогая стаскивать с себя одежду. Кусает губы в грубом поцелуе, цепляется за волосы, тянет на себя.

Чтобы стащить свитер полностью, нужно расцепить поцелуй. А этого не хочется, только-только в голодную пасть пустоты тонкой струйкой начало заливаться желаемое.

Арсений зло рычит в искусанные губы Художника, и тот, резко и досадливо отстранившись, стягивает свитер сам. Миг порознь невыносим, пустота разевает пасть, и Арсений дёргает его на себя, продолжая поцелуй. Жёсткий, собственнический, присваивающий, с металлическим привкусом на губах от укусов.

Всё ещё мало. Вплавляющихся прикосновений, запаха горького миндаля и сырой туши, ощущений щекочущих волос на лбу и скуле.

Вжать собой в пол гибкое тело, втиснуться меж разведённых бёдер, грубо сжать затянутое в джинсу бедро.

Художник тяжело дышит. Сейчас реальность сократилась до расстояния выдоха, до ощущения жара его гибкого тела, до влажных толчков языка, вцепленных в волосы пальцев.