Портреты византийских интеллектуалов. Три очерка

Отделение души от тела, которое мы имеем обыкновение называть смертью, все боятся, все ненавидят, все считают самым худшим из зол. Когда же кто-нибудь спросит их, почему они так боятся ее, им кажется, что они говорят нечто (значительное), и они легко убеждают тех, кто им подобен, так же как именно дурные и слабые удерживают трусливых от войны. Их очень легко убедить, т. к. сходство натур объединяет советующих и слушающих. Когда же перед (зрелыми) мужами принимаются обвинять, то не могут высказать ни одного разумного основания для своего мнения, а доказывают лишь невежество и безволие, вследствие чего и боятся того чего не следует бояться, и страшатся того, что не приносит вреда. Давайте же посмотрим, на основании каких рассуждений они считают смерть худшим из всех зол. Итак, говорят, как все делится на три части, так и порицающие смерть делятся на три группы. Те, кто более открыт и правдив, кто не умеет скрывать свои недостатки, сетуют на утрату всякого рода удовольствий, а прекращения их считают, разумеется, самым тягостным и странным из всего. Более утонченные и те, кто стыдится делать или испытывать что-либо, не основанное на разуме, говорят, что всем определено природой стремление жить и существовать. Но то, что прекращает всеми желанное, что обрушивается на живущих, приносит уничтожение и вопреки природе превращает тлением прекрасное в безобразное,— кто (против этого) не вострепещет? Кто не возненавидит это? Кто не отвернется даже от имени, враждебного природе? И не только природе, но прежде всего самому Богу — и не только потому, что он совершенно бессмертен[163], но и потому, что это враждебно в высшей степени его стремлению. Ибо то, что Бог стремится направить и сохранить, смерть уничтожает и подвергает разложению. Так говорят люди благоразумные, ссылающиеся на природу для объяснения своей ненависти. Третьи же, будучи более благочестивыми и осмотрительными, считая необходимым высказать что-либо более разумное, чем другие, порицают смерть не вследствие высказанных оценок, а потому, что после нее мы должны будем дать отчет за прожитое и подвергнуться самому мучительному и горестному вечному наказанию, которого бы мы не испытали, если бы смерть не отделила души от тел и не отсылали бы нас к тамошним законам и испытаниям. Вот какими речами некоторые устрашают и себя самих, и слушателей, сами трепещут даже при слове смерть, и другим свой страх передают.

Глава 2

Давайте рассмотрим, правду ли они говорили, и хорошо ли тому, кто считается мужем, доверяться их словам. Первых, как чрезмерно любящих удовольствия и изнеженных, а потому неопытных в мужественной борьбе, нетрудно вынудить к сдаче, хотя они и имеют много союзников и во множестве на нас устремляются. Ибо все последователи Эпикура[164] считают сладкую и бесстрастную жизнь пределом человеческого счастья и говорят, что трудно найти среди людей кого-либо, кто хотел бы жить совершенно без удовольствий, если только кто-то из-за бесчувственности враждебно относится к всеобщему благу. Но таким мы можем сказать с достаточным основанием: «О мужи, если только следует так называть вас, распущенных, расслабленных и совершенно вялых, ибо слишком по-детски вы определяете благо лишь по удовольствиям. А то, что с неприятностью может быть принесена польза, это вы порицаете и всякими способами пытаетесь избегать. Хотя ни в чем это нельзя упрекнуть, кроме того что не потакается чувственность. Ибо что мешает порицать на таком же основании и врачей, которые не иначе оказывают помощь телам, как заставляя больных неприятное есть или пить, употреблять или применять каким-то способом? А между тем за то, что они мучат нас таким образом, мы и даем им большие вознаграждения, и признаем их, как мы, так и наши близкие, за благодетелей. И если свести все только к удовольствию, то какими врагами следовало бы назвать их? Но я думаю, что о добре и зле можно судить не на основании скорби или удовольствия, а по пользе или вреду. А если мы все будем сводить к удовольствию, то, как я сказал, врач — зло для тела, еще худшее зло для души — законы и воспитатели, и родители, и вообще все честное и полезное, ибо все они, если не убеждают, увещевая в приличествующем, становятся тягостными для убеждаемых, бесчестя (их), подвергая заключению и продолжительному наказанию. Но из всего этого нам не было бы пользы, если бы мы предпочли распущенность. Развратников, сводников, льстецов и тех, кто и сам совершает бесчестные (поступки) и другим через это доставляет удовольствия, мы сочли бы подходящими для уважения, если бы мы во всем видели превосходство удовольствий.

Глава 3