Портреты византийских интеллектуалов. Три очерка

Что же сказать о других пороках, которые, словно от матери, рождаются от роскоши, ибо от нее повод ко всему постыдному? Или о том, что преступая утвержденные нам природой рамки, люди падают в пропасть порочных удовольствий, и даже воспоминания о них, я думаю, заставляют краснеть порицателей? Будем ли мы огорчаться, что прелюбодей не бессмертен, и вместе с педерастом желать, чтобы порок существовал вечно? Или пожелаем, чтобы вечно существовал злой умысел из-за денег, и соперничество, и зависть, и войны из-за различного рода выгоды (а ее люди предпочитают ради удовольствий)? Словно нет никакой пользы в жизни, если мы не совершаем беспрерывно большие злодеяния, или не страдаем от них, или принадлежащее нам не вверяем (во власть) многообразного зла. Но не будем же мы советовать зло, а добро считать достойным изгнания и бесчестья? Итак, стало быть, будем бесстыдно говорить, что удовольствие составляет человеческое благо, а добродетель, мудрость, знание лишь на словах и ради видимости так называются,— и в таком случае упрекать смерть, что она отнимает у нас самое лучшее и почитаемое? Но если счесть, что (некоторые) из удовольствий приносят душе явную гибель и в высшей степени враждебны общему государственному устройству людей, а другие тоже могут вредить, если не определить меру (на основании) здравого смысла, то смерть вообще (не заслуживает) бесславия и обвинения, как нечто вредное. Неизлечимо больных она направляет к соответствующим наказаниям[172], и, разумеется, это совершается не без пользы. Смерть оценивается как весьма важное Владыкой и Творцом всего, который по своей справедливости наказывает людское зло и не допускает, чтобы им самим созданный мир направлялся беспорядочностью и случайностью, но по избытку благости наше зло посредством наказания приводит в порядок, словно врач, который отсечением и прижиганием не дает растекаться дурным сокам по всему телу. Поэтому тот человек, который хулит справедливость и возмездие, обвиняет и смерть, ограничивающую зло. Если же поработившие себя удовольствиями и думающие, что без этого рабства жизнь (нежелательна), не соглашаются с доводами, а считают злом все, что не доставляет (наслаждений), то их мнение нисколько не умаляет истины. И мы сейчас предполагаем не их мнение подтверждать, а существующую истину. Ибо кто будет подавать голос (в пользу) мнения преступников или обсуждать их приговор? Достаточно, что решение законно. Мы не будем, словно на суде, поддаваться сетованиям любителей наслаждений, выставляющих свои похоти, словно жен и детей, и на этом основании требующих исправления судебного решения в отношении них. Но так как они не могут доказать, что названные удовольствия суть благо, а воспрещение пороков есть зло, то мы должны оставаться при прежнем мнении, что для избравших добродетельную жизнь смерть представляется благом.

Глава 6

Если кто-то называет смерть злом из-за того, что она совершенно уничтожает удовольствия, (связанные) с продолжением рода и не являющиеся позорными, то я и сам говорю, что их не следует осуждать, ибо они по природе свойственны нам (волей) творца и являются причиной вечности (существования) человеческого рода. Так что пользующихся ими благоразумно и умеренно никто и никогда не признавал достойными осуждения, не говорил, что их за наглость следует предать смерти, словно какому-то палачу. Но я не сказал бы, что смерть для них является благом, так как они не являются преступниками, которых сдедовало бы наказать, чтобы стали лучше. Но я говорю (также), что никакого вреда она им не наносит, кончиной прекращая дозволенные удовольствия, ибо они людям не как их личное благо, не ради их самих даны природой, а чтобы ими, словно целью, пользоваться внутри себя самих. Но из-за тех, кто должен был быть рожденным, (природой) было так устроено в отношении родителей, чтобы легче было людям переносить рождение детей, удовольствия заставляли их забыть о сопровождающих роды муках. Подобным образом и врачи, как мы знаем, иногда в отношении больных поступают, что-нибудь сладкое подмешивая к неприятному на вкус, чтобы они легко и с удовольствием принимали лекарства. Мы видим также, что те, кто поднимает тяжести, поют, когда натуживаются и думают, что при пении им легче тащить ношу. Итак, если этот род удовольствий был дан людям ради других и на время, то ясно, что с прекращением этой функции люди не терпят никакого убытка, сохраняя свои собственные блага, подобно тому, как никто не скажет, что несущие тяжесть что-то теряют, когда перестают нести тяжесть и петь. Справедливее было бы благодарить смерть за то, что она не позволяет им волноваться из-за других, наслаждаясь только призраком удовольствий, но развеивает обман и возвращает людей к самим себе. Говорят, что Кефалу, спрашивающему, хорошо ли в старости вступить в любовную связь с женщиной, Софокл отвечал как разумный человек: «О муж, я уже отрекся от них, как от неприятных господ». Так назвал он удовольствия, с которыми род человеческий, будучи соблазнен, охотно остается.

Глава 7