Портреты заговорили

Упомянем ещё о том, что на надгробной стеле Елизаветы Михайловны итальянский скульптор, несомненно, изобразил её скорбящих дочерей. Коленопреклонённая, очень стройная фигура справа — вероятно, Долли, более полная молодая женщина, простирающая руки к изображению матери, — её старшая сестра. Ваятель, можно думать, верно передал общий облик обеих, но портретного сходства я не вижу. Иконография Д. Ф. Фикельмон, как мы видели, бедна — мы не знаем пока ни одного её портрета работы первоклассного художника.

Что касается графа Шарля Луи, то я должен ещё раз и, как всегда с благодарностью, упомянуть имя моей пражской корреспондентки, всё той же Сильвии Островской, которая прислала мне репродукцию портрета Фикельмона, помещённую в книге Иозефа Полишенского[207]. Подлинник портрета находится в данное время в художественной галерее г. Теплица^{33}. По-видимому, чешскому автору не удалось разыскать более ранних изображений графа — в 1820 году генерал-майору Фикельмону было всего 43 года, а на портрете мы видим старика лет семидесяти с лишним^{34}. У него умное, добродушное лицо, но фельдмаршал-лейтенант, несмотря на сохранившуюся военную выправку, выглядит хилым, болезненным человеком. Таким он, видимо, и был в старости, даже не очень глубокой. 1 июля 1845 года Дарья Фёдоровна пишет В. А. Жуковскому из Карлсбада: «На днях я говорила о вас с Фикельмоном, которого вы видели, — для мужчины у него очень болезненный вид <…>»[208]. Графу в это время 68 лет, его жене — 41.

В Москве на юбилейной выставке 1937 года была экспонирована литография Вагнера с какого-то портрета Фикельмона[209]. Ознакомиться с ней мне не удалось. Хотя у нас нет пока хорошего портрета Дарьи Фёдоровны Фикельмон, но её очаровательная красота сомнению не подлежит. Не меньше очарования и в её духовном облике. Этому очарованию поддавались почти все, кто был с ней знаком. Об этом говорит и самый ранний известный нам документ о жизни графини Долли — письмо её жениха генерала Фикельмона к бабушке невесты, Е. И. Кутузовой, которое я уже цитировал.

П. А. Вяземский и А. И. Тургенев, близкие друзья Фикельмон, в своих письмах не раз вспоминают Долли. Надо сказать, что их огромная переписка очень интимна. Об общей своей приятельнице, не в меру восторженной Е. М. Хитрово, они порой отзываются язвительно и довольно-таки резко. Но как только речь заходит о её дочери Долли, эти уже немолодые, много видевшие люди пишут тепло, задушевно, а более чувствительный Тургенев даже восторженно. 28 июля 1833 года он обращается к Вяземскому из Женевы:[210] «Неужели я не писал из Рима и не благодарил милую посольшу за письма в Неаполь? Жаль, что теперь поздно! Но ты объясни, как я мог — не забыть об этом, а пропустить случай сказать ей всё, что она зажгла в душе моей и своими глазами, и своими умными разговорами, и поэтическими строками в письме о поэтической Италии. Как её все помнят и любят в Неаполе! Как она к лицу этому земному раю! Там бы взглянуть на неё! В цветниках виллы Reale[211], при плеске волн Соррентских! У грота Виргилия!..»

«Милая красавица посольша», «прекрасная посольша», «милая посольша» — Тургенев с глазу на глаз с Вяземским не перестаёт повторять ласковые слова об общем их петербургском друге. Всех восторженнее отзывается о графине разбитый параличом слепец-поэт И. И. Козлов, никогда её воочию не видевший, но очарованный её лаской и добротой. Для него она та, «кто, взору и сердцу на радость, улыбкою небес дана».

Попытаемся проверить отзывы друзей по дневнику Долли Фикельмон, первую часть которого мы теперь знаем почти полностью, а вторую — по, выдержкам, приведённым А. В. Флоровским. Используем и её многочисленные письма к сестре, когда-то опубликованные в Париже. Последними, конечно, надо пользоваться с осторожностью. Нас интересует прежде всего та Долли Фикельмон, которую знал Пушкин, а переписка с сестрой относится ко временам послепушкинским (1840—1854 годы). Однако в Петербург Долли приехала уже вполне сложившимся человеком. В своей основе её душевный строй, особенно в первые годы после смерти поэта, несомненно, оставался тем же, что был раньше[212].

В петербургском дневнике очень много жизнерадостной светской болтовни, в письмах меньше радости (и чем дальше, тем меньше), но великосветских новостей, для нас сейчас неинтересных, тоже много. Однако не в рассказах о бесконечных развлечениях большого света ценность и прелесть записок Долли. Можно эти рассказы выпустить почти целиком, а то, что останется — характеристики людей и событий, отзывы о виденном и прочитанном, вдумчивые размышления о государственных делах, — позволят нам яснее себе представить Дарью Фёдоровну Фикельмон.