Португальские письма

Он следует за вами повсюду: я не хочу никого обижать, но ему одному подходит девиз подсолнечника: usque sequor[86]. Не подумайте только, будто я полагаю, что вы уже клонитесь к закату, и даже если бы я это думал, право, не стоило бы обижаться: из моей комнаты видны чудесные закаты; вы хорошо делаете, что по-прежнему любите г-на де Лафонтена и г-на Бернье[87], они покладисты, естественны и никогда не бывают назойливы, их чудачества приятны; можно не считаться ни с ними, ни с их достоинством; их не возмутишь ни хорошим, ни дурным поступком, ежели сами они не склонны к нему. Г-н де Лафонтен никогда не расстанется с антресолями и не поселится во дворце, но г-ну Бернье подобало бы меня навестить, ежели я пробуду здесь несколько лет, в чем я не очень-то уверен. Тысяча лье ничего не значат для завзятого путешественника. Я принял бы его со всеми изъявлениями радости и удовольствия, кои доступны мне в этой стране; я нашел бы способ не то чтобы его обогатить, но подыскать для него какую-нибудь скромно оплачиваемую должность: в то же время он бы ничего не тратил, и так как его доходы возрастали бы, потому что прекратились бы его ежедневные излишние расходы, на которые он идет, живя у своего вечно лазящего хозяина[88], то он стал бы богатым, вопреки своему намерению. Я был удивлен не более этих обоих философов тем, что вы избрали обитель Неизлечимых в качестве вашего загородного дома: все повсюду примерно одинаково, и только обычаи, взгляды и некоторые склонности приводят порою к большим различиям.

Я давно уже знаю, что мой покровитель[89] всю свою жизнь упорно стремился к продолжению своего рода. Он не искал чего-то величественного, подобно Лонгину[90] или г-ну Депрео. Слова crestite et miltiplicamini из книги Бытия[91] пришлись ему, видимо, больше всего по вкусу, ежели только он эту книгу читал, что далеко не бесспорно. В конце концов, он преуспел; я этим весьма доволен и ничуть не удивлен, ибо всегда надеялся, что его упорная настойчивость принесет свои плоды; по возможно ли, что мой покровитель, в котором не могли пробудить кичливость ни знатное имя, ни глубокое почитание, ни всеобщая любовь, возгордился, как вы мне пишете, по поводу события, довольно заурядного повсюду, особливо в Париже? Этот наследник вновь подарит герцога де Фуа двору, порядочным людям, армии и благовоспитанному обществу, подарив еще в свои молодые годы маркиза де Бофремона[92] другим, правда, менее почтенным кругам, но которые молодой сеньор посещал также довольно часто: таким образом, никто не будет в убытке. Надо признаться, что, ежели герцог пожелает обращаться со своим сыном с суровой отеческой строгостью, он, читая нравоучения, несмотря на присущую ему мудрость, вызовет мало почтительные для себя вопросы; что он сможет возразить, ежели его наследник, следуя дурным примерам отца, упрекнет его историей с мадемуазель де Буаарди[93], переодеваниями Монплезира[94], пустотою тщетных укоров графини де Флэ[95], напрасными наказаниями мадемуазель де Вьепон[96], его неприкрытым желанием иметь детей, не будучи женатым, его бурным увлечением женщинами, которые были неблагодарны только к нему, его обедом у Дюпона[97] в тот самый день[98], когда он впервые занял кресло пэра в парламенте, тем видом, с каким он выступал в защиту своего друга[99], совершенно пренебрегая правосудием, состоянием, в котором он находился, когда при свете свечи ломтик колбасы показался ему восходом солнца, его частыми грехопадениями, которые всегда следовали за благородными решениями, принимавшимися каждый раз во время болезни[100], а также многими другими событиями, о которых должное почтение к знатным родам повелевает мне умалчивать, но которые молва уже слишком разгласила и которые должны помешать г-ну герцогу сказать своему знатному сыну:

Disce puer virtutem ex me.[101]