Порубежье (СИ)

Толпа здесь была совсем не такая, как стольноградская, Петру с непривычки это прям в глаза бросалось. У стольноградских побежка мышиная, головы опущены, взгляд исподлобья, быстрый, в хребте вечная готовность поклониться. Эти же пялились кто на что хочет без опаски, морды сытые, дерзкие, походка вразвалку, чисто гуси важные. Раскланиваются с друг дружкой с достоинством, кто чином ниже, тот чуть ниже голову нагнет, и только! Поясных поклонов не видел, тем более в ноги никто не падает.

Вдоль дороги заборы сплошные, терема над заборами виднеются — ну чисто ларцы! Видать, такая мода промеж хозяевами, у кого дом красивше, такие оне были затейные, в два жилья, с перильчатыми гульбищами наверху, с резными наличниками, с узорчатыми водостоками, с цветными окнами. Ну сказка прям, да и только!

Возле широких ворот усадьбы сидели две распаренные женки. Ясно: с утра пораньше попарились и будут париться еще, а пока вышли охолонуть, поглазеть на прохожих-проезжих. Поверх рубах с вышивкой душегреи накинуты, румяные щеки выпирают из-под расписных платков. Из большущих ковшей пьют морошковый квас, судя по запаху.

— Глянь какой, — показала одна ковшом на вестника, не смущаясь, что он услышит. — Старый мальчонок. Бороды нету. — И спросила громко: — Ты чо, лущеный*?

Вторая рассыпалась мелким бисером смеха.

Редька тоже засмеялся радостно, легко. Это в Стольном граде бабы — кроме гулящих — сидят взаперти, а в Лукоморье издавна не так, женки и девки одеваются разноцветно, нарядно, чтоб достаток, опять же, показать или рукоделье. И на язык, как помнил Петр, дерзкие, за словом в карман не полезут.

— Ага, лущеный. Вы, бабоньки, меня не бойтесь, возьмите с собой в баньку. Я вам озорства не сделаю. В уголку посижу тихо, котеночком. Али спинку потру, тихонечко.

Бабы покатились со смеху.

— Врешь. Глаз у тебя не котеночий — кошачий. А спину чином тереть нужно, чтоб скрипела, не «тихонечко»! Неумеючий ты, иди куда шел…

— А подскажите, бабоньки, как на воеводово подворье пройти? Да я и пойду… А то как с последнего разу всё расстроилось — заблужусь.

— А иди по Заречной прямо…

****

Мария Гавриловна задумчиво сидела у окна, вышивала, размышляла. Вроде и времени прошло всего ничего, но старшему сыну уж девятый год. В ученье отдавать надо — а жалко! За ним и среднему черед, а потом и младшему. А что делать, здесь сидеть? Хоть и богато, хоть и привольно, но глушь. Сама-то Мария Гавриловна ничего против глуши не имела — муж любимый, дом добрый, люди с почтением, что еще надо? А вот за мальчиков переживала, как-то им тут, скучно будет. Хотя старшие к отцу тянулись, тот даже в следующий раз грозился с собою в море взять их, может, и будет толк? А младший, младший всё больше к земле тянется. Может, хоть он хозяином будет? У Марии с хозяйством не очень получалось, оказывается, хозяйство вести надо, а люди только на своем подворье всё смекают, а барское — всё указать нужно…

Ну, не бедствовали, конечно, оброк крестьяне исправно платили, Бьерн от воеводы получал кормление, но иногда Мария Гавриловна просто дурой стоеросовой себя чувствовала. А потому очень желала сыновьям своим образование дать. Вот Бьерн придет, и поговорим с ним.

****

* — скопец

Глава вторая

Если женщина что-то просит,

надо ей это обязательно дать.

Иначе она возьмет это сама.

к/ф «Человек с бульвара капуцинов»

Лешак местного бора считался среди кромешников хозяином крепким, нраву хорошего, веселого, и самое замечательное — свободным! Не считать же маленькие грешки с местными бабами, тем более те и сами не прочь?

Но как вот такого нахала кобелячего остепениться заставить? Эта дума не давала покоя перевертышу Марфуше. Когда любовь коварная вползла в ее сердце — она и сама не помнила. Может, года два минуло, как дунула золотой пылью на нее, Марфушу, маленькая проказница Леля, дочь весны Лады, может, и побольше. Но лешак нравился. Привлекал, голову кружил иногда, а сам и не замечал вовсе.

Правда, пироги всегда знатные выходили, если лесной хозяин в гости настропалялся.

Леший, конечно, и сам не без глаз, заприметил интерес молодухи, но понял по-своему, привалить на кочку попытался. Марфуша быстро матерой волчицей обернулась и пояснила лешаку нахальному, что есть порядочная баба, а что гулящая. Лешак неделю из логова тогда не показывался.

Но и капля камень точит, и стал больше и больше задумываться лешак, что если не терем ставить, то хоть избу добротную. Да привести в нее хозяйку справную, Марфу. Будет она ему пироги печь, бороду чесать да сказки сказывать. А он, лешак, в сытости и довольстве жену держать будет, в любви и холе. Там, глядишь, и лешачата пойдут, славные, и лес в порядке держать полегче будет!

По весне аккурат подкараулил леший старую Аведу, большуху перевертышей, условился с ней, а как снег сошел, пожаловал к перевертышам сговариваться насчет Марфы.

***