Порубежная война

— А теперь, дворянин московский, Андрон Иванович, прошу тебя уже в этом качестве принять этот перстень, в знак моего покровительства, и пожелать тебе счастливого пути, долгой жизни в силе и здравии, много детей и внуков и да будут они верными слугами московского престола!

Софья торжественно сняла с пальца кольцо для пожалования, и новоиспеченный дворянин московский Андрон Аристотелев, поняв, что его визит к государыне закончен, принял кольцо, поцеловав его, и в низком поклоне, пятясь по итальянскому обычаю, покинул палаты государыни.

Как только он вышел, заглянула Паола.

— Просить Родольфо?

— Пока нет, Паола. Сейчас сын сообщит отцу неожиданную и приятную новость. Дай им поговорить об этом несколько минут, и лишь затем приглашай…

Глава вторая ХРОНИКИ ОТЦА МЕФОДИЯ (1486)

«… лета 6994…»[3] — Начал писать, аккуратно заточенным гусиным пером отец Мефодий, да приостановился, и перо повисло в воздухе. Чтоб не упала на драгоценную бумагу жирная клякса от только что разведенных густых чернил из хорошо настоявшейся березовой сажи, отец Мефодий убрал руку подальше и задумался.

А что, собственно, произошло в этом 1486 году?

Вон уже лето за окном, считай, полгода прошло, а как будто ничего особенного и не случилось…

Ну, вот разве что Ксения Кудрина, вышедшая в прошлом году замуж за зверолова Якова, родила два месяца назад сыночка, но разве это событие достойно упоминания в серьезной хронике? Вот Анна Алексеевна — хозяйка Медведевки должна скоро родить — это, конечно, следует отметить…

Но опять же, а что если вот этот два месяца назад рожденный сын Ксении и Якова окажется в будущем каким-нибудь прославленным человеком — великим воином, ученым или подвижником церкви, тогда, выходит, надо было упомянуть в хрониках день его рождения, дабы потомки не забывали, но с другой стороны, как узнаешь, кто кем станет…

Отец Мефодий вздохнул, отодвинул в сторону, аккуратно прошитую руками его жены-кружевницы тетрадь из листов дорогой бумаги, и пододвинул другую. Эта тетрадь была гораздо толще — почти книга, со страницами грубыми, желтыми, из худшей бумаги, и страницы эти густо пестрели ровной скорописью.

Отец Мефодий начал аккуратно вписывать туда дату рождения никому пока неведомого, только что пришедшего в этот мир человечка.

Вот если проявит он себя чем-нибудь достойным, когда вырастет, тогда отец Мефодий (а может уже сын его? или внук?) перепишет его имя из этой «черной» тетради в ту «белую» хронику и вставит в соответствующий год.

Внося в хронику записи о разных значительных событиях, в конце каждого года Мефодий оставлял 5–6 строк, для того чтобы потом можно было внести необходимое дополнение.

Впрочем, за последние семь лет, записывая в «черную» книгу ежедневно практически все будничные, и любые мало значительные события, отец Мефодий еще ни разу не столкнулся с необходимостью дополнить чем-нибудь ту самую — «белую» хронику, которая представляла собой предмет его тайной гордости. Он тешил себя надеждой, что, быть может, его скромный труд когда-нибудь, хоть несколькими строчками, вольется в настоящую летопись из тех, кои пишут десятилетиями монахи в знаменитых монастырях, и по которым спустя столетия потомки смогут узнать хоть что-нибудь о далекой прошлой жизни.

Сегодня, как и каждый раз, делая запись в «черновую» книгу, отец Мефодий снова перечитал от начала до конца ту, чистовую — с главными событиями — а вдруг уже появилось что-нибудь, достойное быть туда внесенным…