Порученец царя. Персиянка

Антон не возражал, и они тронулись к городу. Возвращались рысью, словно торопиться им было уже некуда. Когда подъехали к воротам постоялого двора, им пришлось стучать настойчиво и требовательно. Заспанный сторож после недовольных расспросов неохотно разобрал укрепления ворот и впустил их в подворье. Расседлав лошадей, они заплатили сторожу за меру овса для животных, проследили, чтобы он насыпал в кормушки, сколько надо, потом только отправились в дом. В густой темноте, которая скрывала как нарочно выставленные на пути столы и лавки, из-за которой приходилось натыкаться на них и спотыкаться о лестничные ступени, они добрались до комнатки Удачи, закрылись в ней и завалились на единственную кровать. Укрывшись одним старым верблюжьим одеялом, оба тут же заснули, как усталые мужчины, которым не в чем себя винить за все деяния не зря прожитым днём.

10. Приглашение к воеводе

– Не стану ручаться головой. Но, мне показалось, это был он.

Мансур невольно отступил, когда Разин при этих его словах поправил наброшенный на плечи зелёный кафтан, будто от порыва холодного ветра, прикрыл им на груди белую рубаху. Они стояли у кустов роз под окнами замка, а длинные утренние тени кустов вытягивались до взрыхлённой земли, накрывали отпечатки подошв мужских лёгких сапог. Ближайшие к стене отпечатки были глубокими, оставленными после затяжного прыжка сверху, как раз против углового окна спальни.

– Отчего ж ты решил, что он был там? – дёрнув голову от внезапной судороги шеи, глухо спросил вождь. – А если так, почему не остановил?

– Разве мог я такому поверить? Чтобы кто-то забрался через окно к княжне, а она не подняла тревоги? А охрану не позвал я из опасения распустить оскорбительные для неё и тебя слухи. Не доверяя своим глазам, я укрылся с саблей за углом поварской и ждал. Когда же решил подняться наверх, беспокоясь за честь княжны, он спрыгнул и убежал.

Мансур взором скользнул по следам, которые под деревьями сада потерялись в листве, но направлялись к западному участку крепостной стены. Разин невольно глянул туда же. Потом опять уставился в самые глубокие два отпечатка подошв и сумрачно, с усилием выговорил:

– Почему ты решил, что это был царский порученец?

На полных губах Мансура промелькнула ухмылка удовлетворения, которой атаман никак не мог заметить. Но голос, каким он ответил, ничем не выдал его, оставался ровным, с оттенком заговорщического сочувствия:

– Было темно. Я мог и ошибиться. – Он виновато пожал плечами, словно и впрямь засомневался, а того ли он видел, кого назвал. – Но ты можешь узнать об этом, если княжна начнёт убеждать о прелестях царской службы. Он ведь служит царю...

– Уходи! – властно распорядился казачий вождь.

Желваки скул Разина играли, он боролся с подозрениями, не желая признавать их за серьёзные, и в то же время постепенно уступая им часть сердца. Он сразу позабыл о Мансуре, который поклонился и отошёл за угол замка. Мансур же замер за углом, пронаблюдал за спиной вождя, которая непроизвольно отяжелела под грузом невесёлых размышлений, ссутулилась, и мстительно сощурил веки, стал похож на злобного хорька.

– Поверит женщине! – Шёпотом передразнил он княжну: – Так ты сказала? – И уже от себя, как бы в ответ, прошипел: – Поверит тому, кто хитрее.

Разин распрямился и, словно ему с трудом давался каждый шаг, вошёл мимо раскрытой двери в сумрак замка. Он поднялся угловой лестницей наверх и приостановился у светлой дверцы входа в спальню. Пересиливая давящую грудь тяжесть недобрых предчувствий, раскрыл её и переступил через порог.

Княжна сидела вполоборота к нему, вытягивалась на шёлковом сидении персидской скамьи из красного дерева, резные ножки которой были изогнуты в виде лап молодой львицы. С небрежным изяществом склонив голову к левому плечу, смотрясь в немецкой работы зеркало в узорчатой золочёной оправе, она черепашьим гребнем проводила по длинным иссиня-чёрным волосам и с лёгким сердцем мурлыкала восточную песню, напоминала ласковую кошечку. Она умолкла, повернула голову к вошедшему любовнику. Ладонью удерживая волосы на выпуклом овале груди, где в них замедлил скольжение и замер гребень, она с удивлением и сказала, и спросила по поводу его настроения:

– Что случилось?

– Зачем? Зачем ты так часто меня дразнишь... ревностью? – с напряжением выговорил Разин, отводя глаза в сторону. – Я ведь могу и поверить... даже если всё окажется ложью.

– О чём ты? – Она догадалась. – А-а! – И счастливо, почти шаловливо рассмеялась своим низким и грудным, каким-то дрожащим переживанием любви голосом, прекрасно зная, до какого умопомрачения может взволновать его такой смех.