Поручик Бенц

Оба стояли в напряженных позах друг против друга. Бенц вдруг понял, что так не может продолжаться долго. Лафарж требовал его пистолет, Бенц отказывался его отдать. У Лафаржа оставались две возможности: либо попытаться разоружить Бенца силой, что было опасно, так как в борьбе он мог потерять свое преимущество, либо немедля стрелять в Бенца.

– Вы отдадите оружие? – нетерпеливо спросил Лафарж. Голос его чуть дрогнул.

– Нет, – сказал Бенц.

– Зачем вам оно?

Бенц не ответил. Он был абсолютно спокоен. Это как будто заставило Лафаржа усомниться в той мысли, которая перед тем мелькнула у него. В самом деле, если Бенц хочет умереть, то почему он так невозмутим? Не собирается ли он схитрить?

Лафарж бросил быстрый взгляд на свой пистолет, словно вдруг усомнился в его исправности. Лицо у него заметно побледнело и осунулось. Он приготовился стрелять. Ничего иного и не желал Бенц. Он даже не думал о потрясении, которое испытает Елена. Он лишь видел, как самообладание покидает Лафаржа, как в его глазах разгорается огонек холодной, бессознательной жестокости – безличной ненависти солдата, готового стрелять в неприятеля. И все же Лафарж медлил, ужасно медлил со спасительным выстрелом, который должен был вернуть Бенцу его честь. Бенца обуяло мгновенное искушение броситься на Лафаржа и тем самым вынудить его стрелять. Но он не сделал этого. Шорох, донесшийся из соседней комнаты, напомнил ему о Елене.

Вероятно, этот же шорох остановил и Лафаржа.

Не напугает ли он Елену, если выстрелит? И потом, как тяжко стрелять в безоружного человека, не помышляющего о нападении!

Бенц понял, что Лафарж снова заколебался.

Опять наступила краткая, мучительная пауза.

– Почему вы остались в Болгарии? – спросил Лафарж.

Вопрос, совершенно неуместный в столь напряженные секунды, должен был как-то оправдать его медлительность. Бенц понял это. Как все военные, Лафарж привык к быстрым решениям, и его колебания сейчас заставляли его искать выход в словах.

– Вспышка безумия, – мрачно сказал Бенц. – Но между прочим, и потому, что ожидал встречи с вами.

– Со мной?

– Или с кем-либо другим, все равно.

– Я вас не понимаю.

– И не нужно.

Лафарж сделал презрительную гримасу, затем лицо его снова вытянулось.

– Предупреждаю: мне придется стрелять, – сказал он.

– Ничего разумнее вам не придумать. Но если вам так хочется знать, почему я остался в Болгарии, скажу: ради мадемуазель Петрашевой.

– В каких вы с ней отношениях?

– В самых интимных, если вас это не раздражает.

Лафарж стиснул зубы. Некоторое время он, казалось, со скрытым негодованием обдумывал слова Бенца.

– Меня раздражает только ваше нахальство, – сказал он немного погодя.

– В то время как я проявил чрезмерную снисходительность к вашему.

– Вот как? Когда же?

– Когда вы входили сюда.

– Вы, очевидно, воображаете, что, узнав о вас, я повернул бы обратно?

– По крайней мере, не вошли бы один.

Лафарж презрительно покачал головой. Он пропустил мимо ушей намек на трусость, и Бенц еще раз почувствовал, что перед ним настоящий солдат.

– Вы ничего не слышали обо мне? – миролюбиво спросил Бенц.

– Нет.

– Я думал, что мадемуазель Петрашева кое-что рассказала вам.

Лафарж посмотрел на Бенца с обидным сожалением. В презрительной улыбке сквозило самодовольство.

– Вы слишком высокого мнения о себе, – сказал он с досадой.

– Возможно, – согласился Бенц, – но тогда она, наверное, рассказывала вам о человеке с забавным, сатанинским характером по имени Гиршфогель.

– О поручике Гиршфогеле? – с внезапным любопытством переспросил Лафарж.

– Да, о поручике Гиршфогеле! Она очень любит говорить о нем. Другие женщины замалчивают свои поражения, а она рассказывает о них в цветистом стиле.

– Какое значение имеет стиль? – спросил Лафарж.

– Огромное, – сказал Бенц. – Он выгодно оттеняет прочие ее достоинства. Она говорит о прошлом из любви к настоящему. Она не рассказывала вам о немецком летчике Рейхерте?

– Нет, – сухо ответил Лафарж.

– А об австрийском капитане по имени фон Гарцфельд?

– Полагаю, все они схожи с вами по манере речи.

– Они уже ничего не говорят. Они покойники.

– Покойники?

– Да, покойники.

– Почему это должно меня интересовать?

– Должно бы. Так или иначе, она была причиной их смерти. Хотя опять-таки это долгая история.

– Вы ошибаетесь, если думаете своими россказнями выиграть время.

– Тогда смею заметить, что вы крайне слабохарактерны, ибо уже полчаса слушаете меня вопреки своим намерениям.

Лицо Лафаржа гневно передернулось, но он овладел собой и спокойно произнес:

– Я делаю это только ради мадемуазель Петрашевой.

– Ничто вам не мешает увести ее из дома, а потом действовать, как вам будет угодно.

По лицу Лафаржа пробежала тень подозрения.

– Вы сказали, что остались в Болгарии только ради мадемуазель Петрашевой, – сухо заметил он.

– Да.

В наступившей паузе взгляд Лафаржа стал злобно ироничным.

– А не шпион ли вы? – вдруг спросил он.

– Шпион? – удивленно переспросил Бенц.

– Да, шпион.

– Искренне сожалею, но нет.

Некоторое время они молча обменивались взглядами. Бенц вдруг потерял всякий интерес к разговору, ко всему, что может подумать Лафарж.

– Я дезертир, – просто сказал Бенц.