Поручик Державин

Легко покоривший полмира "маленький капрал", как его любовно называла французская старая гвардия, предвкушал скорую победу над "колоссом на глиняных ногах". Но, к его неподдельному изумлению, презираемая им страна снегов и рабов, грязных лапотников и мягкотелых либералов, воров и взяточников, тупых генералов и жирных вельмож — вдруг разом объединилась в патриотическом порыве и грудью встала на свою защиту! Страна, армия которой состояла из неграмотных крепостных крестьян, мечтавших, как он полагал, только об одном — поскорее сдаться и вернуться домой к сохе, неожиданно стала вести изнуряющую затяжную войну: выматывала его легионы, заманивая вглубь необозримых просторов, искусно маневрировала, уходя от генерального сражения. Да, все непонятно, тревожно… Что будет дальше?

Узнав о начале войны, Державин достал свой старый, слегка потраченный молью военный мундир и, натянув, с удовлетворением увидел, что он ему как раз впору. Кликнув кучера, велел закладывать лошадей и тотчас отправился к новгородскому губернатору Павлу Сумарокову — родному племяннику покойного поэта Александра Сумарокова. В отличие от знаменитого дяди, губернатор стихов не писал, но перед стихотворцами всегда испытывал неподдельный пиетет. Увидев Державина, он вскочил, всплеснул руками, стал суетиться, искать глазами приличное кресло и, не найдя достойного, попытался усадить в свое собственное.

— Нет, уж увольте, Павел Петрович! Губернаторским креслом вы меня не соблазните. Натерпелся! — усмехнулся Державин. — Я к вам по делу, как отставной гвардейский офицер. Чем могу быть полезен? Возможно, вам понадобится моя помощь в фортификации, в организации ополчения, в заготовках продовольствия и фуража?

— Ваше превосходительство! Искренне ценю ваш военный опыт, но разве я посмею отягощать вас поручениями? И хотя вам, без сомнения, пристал военный мундир, вы давно не гвардейский поручик, а действительный тайный советник и великий поэт! К тому же, простите, тяжеленько вам будет разъезжать по деревням в поисках фуража. Вам, поди, уж семьдесят?

— Шестьдесят девять, — возразил Державин. — Но дело не в этом. Говорите прямо, в чем нуждаетесь?

Сумароков долго тянул паузу, потом признался, что получил предписание от военного министра выполнить все, о чем говорил Державин, но столкнулся с некоторыми затруднениями…

— Народ у меня есть, и советников предостаточно, — вздохнул он, — а вот денег в казне маловато. Сам не ведаю, как управлюсь…

— Сколько нужно?

Губернатор, робея, назвал сумму. Державин ответил невозмутимо:

— Господин губернатор! К вечеру деньги будут вам доставлены. Монетами и ассигнациями… А коль не хватит, то и золотыми безделушками. Дарили мне кое-что правители наши за то, что стихи складно кропал… Разрешите удалиться?

Ошарашенный Сумароков облизнул пересохшие губы и машинально кивнул. А потом весь день пребывал в смятении: что это было? Сон или явь? Но не успело зайти солнце, как во двор губернаторской управы подкатил державинский тарантас с внушительным дубовым сундуком. Курьер из Званки огляделся по сторонам и, заметив возле дровяного сарая дюжего мужика в форме ополченца, зычно крикнул:

— Эй, братец, подсоби!

***

Денежной помощью Державин не ограничился. Все время, пока сапоги супостата топтали родную землю, его кузнецы ковали пики, штыки и тесаки, крестьяне поставляли армии продовольствие и фураж, а добровольцы шли в партизанские отряды. Заботу о семьях, оставшихся без кормильца, взял на себя все тот же неутомимый Державин.

По вечерам поэт трудился над лиро-эпической одой — "Гимн на прогнание французов из Отечества". Он начал ее в первые дни войны, ни на миг не сомневаясь, что враг будет повержен и изгнан из России. Даже когда Наполеон вошел в Москву, Державин писал о грядущей победе как о чем-то бесспорном.

Он сочинял по строгим правилам классицизма, с изобилием аллегорий и старославянских слов — настоящим "высоким штилем". А как иначе можно было достойно воспеть величие подвига России, единственной страны, давшей отпор, казалось, непобедимому врагу? Ода разрасталась по мере того, как разворачивались военные действия: оборонительные бои, великое Бородинское сражение, сакральная жертва русских — пылающая Москва и бесславное отступление французов…

В конце ноября, когда армия Наполеона была наконец отброшена за Неман, Державин поставил точку в своем произведении, потом долго шлифовал стихи и в начале января послал "Гимн" в Петербург, в журнал общества "Беседы любителей русского слова", учредителем которого был сам. Новая ода Державина была напечатана в середине 1813 года. Отзывы пришли восторженные, но малочисленные. Откликнулись только его сопредседатель Шишков да самые близкие друзья. Он терпеливо ждал… и дождался.