Поручик Ржевский и дамы-поэтессы

«Да, кудряв», – подумал поручик. Меж тем, вопреки утверждению смотрителя, юноша не ужинал, а грыз гусиное перо, будто не замечая, что на столе множество куда более вкусных вещей.

Подойдя поближе, поручик увидел, что тарелка отставлена, а перед юношей лежат несколько листов бумаги, исчерканных и измятых. Очевидно, коллежский секретарь Пушкин баловался стихосложением.

Грызя перо, юный поэт мурлыкал что-то ритмичное, а затем, заметив Ржевского, рассеянно произнёс, будто против воли продолжая сочинять стихи:

– Гляжу, ко мне гусар подходит. Он крутит ус, глаза отводит.

Поручик, в самом деле, покрутил ус и глянул себе под ноги. Затем поднял голову.

– Вот снова посмотрел в упор, – рассеянно бормотал Пушкин. – Он что-то мне сказать желает. Надеждой полон его взор. Гусар всё медлит, выжидает… Дождусь ли слова от него? Иль не дождусь я ничего?

Поручик понял, что молчание затянулось. Он вежливо поклонился и представился. Юноша кивнул и представился в ответ:

– Александр Сергеевич Пушкин.

– Я слышал, вы на юг направляетесь, – сказал Ржевский.

– Скорее, злая судьба меня туда влечёт, – ответил Пушкин.

– А! – понимающе протянул Ржевский. – Значит, не по своей воле едете, а по служебной надобности.

Пушкин сощурился с подозрением.

– А зачем вы меня допрашиваете?

– Расспрашиваю, а не допрашиваю.

– Всё равно. Зачем?

– Честно? – Ржевский решил сразу раскрыть все карты: – В попутчики набиваюсь. Мне в ту же сторону надо, что и вам, но я прогонные деньги проиграл. Вот и ищу, кто бы меня подвёз в своём экипаже. А я взамен отблагодарю – от дорожной скуки избавлю. Мне все говорят, что попутчик я отличный.

Пушкин улыбнулся саркастически:

– А вот я – попутчик не лучший.

– Что так? – спросил Ржевский.

– Официально я направляюсь на юг по служебной надобности, а на самом деле – в ссылку. Я неблагонадёжен.

– Что же вы натворили?

– Слишком остро отточил поэтическое перо, – ответил Пушкин и указал на свободный табурет возле стола. – Да вы сядьте. – Он снова улыбнулся саркастически. – Конечно, если не боитесь… рядом с неблагонадёжным.

Ржевский сел. Может, другой и не решился бы, но поручик рассуждал по-своему. Он боялся не знакомства с неблагонадёжным, а того, что буйный нрав, о котором предупреждал смотритель, проявится в неподходящую минуту. Например, Пушкин согласится подвезти, но в дороге обидится из-за мелочи, разгорячится и что тогда? Стреляться с ним? А ведь Ржевскому следовало добраться до Тульчина, избегая подобных приключений.

В общем, история с неблагонадёжностью казалась только кстати. Тот, кого многие сторонятся, будет дорожить своим попутчиком и по пустякам ссориться не станет.

Однако приглашение сесть за стол ещё не означало, что Пушкин посадит Ржевского в свой экипаж, поэтому следовало продолжать беседу и закрепить знакомство.

О чём говорить, поручик не знал. Спросил первое, что пришло в голову:

– А в Петербурге нынче мода на буйные головы? То есть буйные кудри.

Пушкин досадливо тряхнул шевелюрой, которая вопреки всем законам стремилась вверх и в стороны, а не вниз, на плечи.

– Не обращайте внимания. Всё оттого, что в глуши не найти хорошего парикмахера. Вот в Петербурге я был похож на поэта, а не на барана. Вы же не думаете, что я эдаким бараном на службу ходил?

Вообще-то, Ржевский именно так и думал:

– А как же вы ходили?

– Были у меня струящиеся кудри до плеч. – Пушкин вдруг задумался и пробормотал: – Всегда восторженная речь и кудри тёмные до плеч. – Он торопливо макнул перо в чернильницу, а затем на полях мятого листа появилась пара строк.

«Поэт от рождения, – подумал Ржевский. – Небось, в малолетстве даже на горшок просился в рифму, а когда вырос и на службу поступил, то служебные бумаги пытался рифмовать».

Поэт тем временем поднял голову и продолжал:

– Увы, Петербург сейчас далеко, а за пределами Петербурга всякий парикмахер уверяет, что мои волосы невозможно уложить так, чтобы они не торчали. Предлагают остричь. Остричь! – гневно повторил Пушкин.

Ржевский озадаченно на него уставился; поэт пояснил:

– Остригают сумасшедших! Точнее, буйных. Я похож на буйного?

– Да… нет, не похожи, – ответил Ржевский.

– Как будто мало мне ссылки, так ещё и это…

– Да, – сочувственно протянул Ржевский. – Понимаю. Судьба шутит над вами жестоко.

– В кругу семей, в пирах счастливых… я гость унылый и чужой, – вдруг пробормотал Пушкин. – Певец любви, печальный странник… где ж отдохну, младой изгнанник? – Он опять принялся строчить что-то на своих мятых листках.

– А действительно. Где отдохнёте? – спросил Ржевский.

– Что? – не понял Пушкин.

– Отдыхают обычно в конце пути. Вы куда едете?

– В Екатеринослав.

– Прекрасно! Значит, можем ехать вместе до самого Киева. А оттуда я уж как-нибудь до Тульчина доберусь.

– Но я неблагонадёжен, – напомнил Пушкин. – Не боитесь со мной ехать?

– Что ж делать, если мне с вами по дороге! – Ржевский заговорщически улыбнулся и сдвинул свою куртку-ментик, всё это время прикрывавшую ему левое плечо. Теперь стало видно, что под мышкой левой руки зажата бутылка дорогого красного вина, даже не распечатанная.