Поручик Ржевский и дамы-поэтессы

Эту бутылку поручик прихватил в офицерском клубе, а теперь поставил Пушкину на стол и предложил:

– Выпьем за знакомство?

– Выпьем с горя! – согласился юноша. – Я забуду злую судьбу, а вы – свой карточный проигрыш.

Ржевский откупорил бутылку и обшарил взглядом стол:

– Есть тут бокал? Или хотя бы кружка?

Пушкин не ответил. Торопливо обмакнув перо в чернила, он пробормотал:

– Выпьем с горя. Где же кружка? Сердцу будет веселей. – На листе появилась ещё пара строк.

Вот так и состоялось знакомство, которое не оборвалось по окончании путешествия. Ржевский и Пушкин снова повстречались зимой в Киеве, хотя тот и другой оказались там случайно. Новая встреча послужила началом не просто приятельства, а дружбы.

Прошло ещё некоторое время, поручик вышел в отставку, а когда возвращался в своё имение под Тверью, сделал большой крюк – через Одессу. Решил снова повидаться с Пушкиным, который, хоть и менял места жительства, но продолжал пребывать «в ссылке».

С той последней встречи прошло три года.

* * *

Ржевский, потерпев неудачу при знакомстве с дамой, расхотел возвращаться в номер, поэтому проследовал в обеденную залу и огляделся в поисках свободного стола. Из-за неудачи, а также из-за необходимости постоянно заботиться о том, чтобы никто ничего не подумал, сделалось так тоскливо! «Надеюсь, никто ничего не подумает, если я выпью водки», – сказал себе поручик, но, как нарочно, свободного стола не нашлось.

И всё же Фортуна сжалилась над Ржевским. Ничем кроме вмешательства богини нельзя было объяснить то, что именно в минуту печали он вдруг заметил неподалёку знакомое буйство шевелюры. В дальнем углу за столом сидел человек весьма кудрявый, но волосы были не такими длинными, как прежде, поэтому их свойство торчать во все стороны стало менее очевидным. Зато в дополнение к укрощённому (точнее, укороченному) буйству появились бакенбарды, которые, если их не подстригать, могли буйствовать ничуть не хуже.

Подойдя ближе, Ржевский увидел, что на столе исходит горячим паром тарелка макарон с сыром. Рядом – яичница. Видимо, чтобы обед вышел сытнее. Но кудрявый человек вместо того, чтобы поглощать эти блюда, грыз гусиное перо. Посмотрев куда-то сквозь поручика, он задумчиво пробормотал:

– Знакомый образ мне явился. Ужели тот гусар лихой, который дружбу свёл со мной, когда я в ссылке находился? Отважно он презрел молву, изгоя другом называя. Мы предавались мотовству. Судьба нас разлучила злая.

Ржевский взмахнул руками в приветственном жесте, означавшем: «Ба! Кого я вижу!», а поэт продолжал бормотать:

– Да, это он – мой давний друг. Идёт ко мне и взмахом рук… Меня приветствует сердечно. Ах, как же время быстротечно!

– Пушкин! – крикнул Ржевский. – Ты? Чёрт кудрявый.

Поэт, наконец освободившись от власти муз, воскликнул:

– Ржевский! Друг мой милый!

Кинув перо возле измятого листка, поэт поспешно поднялся из-за стола. Друзья с чувством обнялись.

– Ржевский! – продолжал восклицать Пушкин, чуть отстраняясь от поручика и разглядывая его. – Вот не ожидал! Ты как здесь? Проездом?

– Нет, я здесь надолго застрял.

– Судебная тяжба?

– Свадьба.

Пушкин сощурился удивлённо:

– Жениться решил?

– Бог миловал. Я шафер на свадьбе.

– Что-то ты невесел для шафера.

– Так и есть. – Ржевский вздохнул. – Свадьба чинная, приличная. Скучаю. – Он помолчал мгновение и спросил уже веселее: – А ты-то здесь как?

– Вчера был в Москве. Завтра поеду к себе в деревню.

– Значит, проездом? А то, может, кутнём, как в старые времена?

– Можно, – задумчиво протянул Пушкин. – Хоть и надо мне теперь вести себя осмотрительно, не впутываться в истории.

– Что так? Ты по-прежнему в списке неблагонадёжных?

– Напротив, – шёпотом ответил Пушкин. – Но от этого только хуже.

– Не понял, – признался Ржевский.

Пушкин всё так же тихо произнёс:

– Разговор не для чужих ушей. – Он оглянулся. – Здесь ведь нет кабинетов, как в иных ресторанах? Тогда я, с твоего позволения, закончу обедать, а после побеседуем у меня в номере.

Друзья сели за стол. Пушкин стал торопливо поглощать макароны, закусывая яичницей, а Ржевский от нечего делать глянул на листок, где поэт совсем недавно что-то черкал.

– Это у тебя что? Стихи?

– Да, – с набитым ртом произнёс Пушкин. – Читай, если хочешь.

Поручик прочёл, хотя неразборчивый почерк всячески этому препятствовал.

– Ну как? – спросил Пушкин, продолжая жевать.

– Опять ты забыл мой давний совет. – Ржевский покачал головой. – Я же тебе говорил: сначала утоли страсть к женскому полу, а уж после садись стихи сочинять. Иначе выходит слишком эротично.

– Да? – удивился Пушкин, не переставая жевать.

– Вот у тебя стихи про что? – тоном строгого критика продолжал поручик.

– Про осень.

– Нет, это не про осень. – Ржевский снова покачал головой и процитировал: – «Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась…» Обнажалась, – повторил он многозначительно. – А дальше у тебя что? «Ложился на поля туман…» Ложился, – повторил поручик. – А в конце что? «Стоял ноябрь уж у двора». Стоял! – воскликнул Ржевский и опасливо оглянулся по сторонам, поняв, что произнёс слово «стоял» слишком громко.