Порыв ветра, или Звезда над Антибой

Никогда я не видел такой непокорности судьбе. Уставший, пусть даже больной, он в самой своей слабости умел находить источник еще большего возбуждения. Он ненавидел отдых и сон».

Приводя многочисленные (все в том же роде) наблюдения над поведением его героя, самый неторопливый из биографов де Сталя (Л. Грельсамер) не без удивления сообщает, что близкие вспоминают о его веселости, смехе, о приступах щедрости, доброты и даже великодушия, хотя бывало и наоборот… Вглядываясь в старые фотографии, нейтральный наблюдатель с недоумением пожмет плечами: ни многократно описанный внезапный хохот Никола, ни странные его «завиральные» монологи, ни выражение его лица, ни его взгляд, ни его полотна («выставочный зал его души») – ничто не наводит на мысль о веселом характере, о легкости, о счастье…

А между тем, удача шла ему навстречу. На сторонний взгляд, судьба одарила его всеми дарами, каких только можно ждать в этой жизни. Он был молод, статен, красив, новая его, совсем молодая жена носила под сердцем ребенка, друзья и поклонники-коллекционеры, сплотившись, вытаскивали его из долгов, а «добрый Страг» Умберто Стражиотти, богатый промышленник и коллекционер упорно искал в перенаселенном Париже мастерскую и жилье для «своего художника». Понятно, что после войны в Париже, куда смогли вернуться даже расово неполноценные аборигены, найти помещение было труднее, чем в былом оккупированном, благородно-малолюдном курортно-тыловом городе. Страг облазил все знаменитые парижские гнезда художников, побывал и на вилле Сера, и в Сите Флери, и в Сите Фальгьер, и на Монмартре, и на улице Клиши, и на Кампань Премьер, и на улице Художников близ Алезии, и в тихих заводях 16 округа, и в пивных Латинского Квартала… Он стоял с художниками у цинковой стойки, влезал в беседы, щедро угощал, расспрашивал… И в конце концов набрел на след. На улице Гогэ (точнее даже, в тупике Гогэ) в обширном двухэтажном доме под номером 7 жил и трудился преуспевающий художник-декоратор Гастон Андре, придумывавший интерьеры для парижских кинотеатров. Декоратору и самому уже приходило в голову, что он мог бы сдать кому-нибудь часть дома, так что Стражиоти подоспел со своим предложением во время. Правда, хозяин попросил, чтобы новый жилец воздвиг стенку, которая поделила бы на две части его огромное (восьми метров в высоту) ателье, и энергичный Стражиотти тут же принялся за дело. Так что, вернувшись из гор, Никола смог уже в январе переехать в это свое головокружительной высоты ателье. Слово «головокружение» не раз встречается как в описаниях ателье, так и в суждениях художника о собственном состоянии…

Глава 28. Улочка Гогэ

Размеры нового ателье позволяли реализовать давнее стремление де Сталя к увеличению формата его картин. В новом ателье Никола писал полотно, приставив его к стене, а краски смешивал на круглом столике, прихваченном бесцеремонными постояльцами еще при переезде с улицы Нолле. Можно было бы, наверно, прихватить и еще что-нибудь из уцелевшей мебели, но ни на рю Ломон, ни на Кампань-Премьер, ни на Монпарнасе разместить эту чужую собственность было тогда негде, а вот без столика-палитры как обойтись. Все биографы и мемуаристы растроганно вспоминают об этом пригодившемся чужом столике и вообще о скудости обстановки в новом жилье художника.

Первая же картина, законченная де Сталем в новом его ателье, была рассчитана на новый формат (195 х 114). И в ее названии и в ее ритмах есть указание на танец, так что иные из биографов высказывают догадку, что она навеяна испанским фламенко (как и путевые зарисовки юного Никола). Другие искусствоведы не высказывают никаких догадок, что, наверно, разумнее.

Вспоминают, что в новом ателье Никола стал меньше работать по ночам, зато проводил в своей мастерской весь день. У него появились новые друзья, посещавшие его ателье. Один из них, Шарль Ляпик, был не только живописцем, но и серьезным ученым. Еще до войны он занимался фотометрическим исследованием пигментов красящих веществ, работал в области оптики и только в благоприятствовавшем расцвету искусств Париже 1943 года целиком отдался живописи. С де Сталем он познакомился в 1947 году и позднее не раз вспоминал, с какой «неистовой» жадностью и любопытством молодой художник (Никола был чуть не на двадцать лет моложе Ляпика) впитывал все, что касалось цвета, краски, живописи. На этот счет у Ляпика были свои собственные, вполне оригинальные теории, равно как и собственное представление о совместности беспредметной и фигуративной живописи.