Порыв ветра, или Звезда над Антибой

Можно отметить, что в первых письмах много места уделено архитектуре. Конечно, архитектура занимает Никола, но главным образом эти «архитектурные мечтания» уступка отцу, который все еще надеется, что Никола займется каким-нибудь конкретным «делом». Начав первое письмо из Франции обращением к матери, Никола напрямую обращается в том же письме к отцу с горячими филиппиками против здешних архитекторов, которые не умеют и не желают вписывать свои безвкусные коммерческие сооружения в сказочную южную природу. Никола ставит им в пример крестьянские строения горных селений. А все эти курортные Ниццы, Экс-ле-Бэны – они просто отвратительны. Куда симпатичнее какой-нибудь Динь, Гренобль, Мартиг, Арль, Авиньон или Антиб, близ которого Никола проводил когда-то летние каникулы у своей крестной матери княгини Любимовой:

«Антиб стал еще красивее, чем раньше, порт симпатичный – и все же это не то – как подумаешь, какую волшебную феерию можно было бы устроить в этих садах Юга, подумаешь о цветах, о фонтанах, обо всех ярких красках этой страны – нет, и еще раз нет – Мы ходили повидать моего дядю. Папа, тебе было бы неловко за меня – Звоним – Столько трудностей, чтобы войти, удостоверение личности и т.д… Месье или даже Его Сиятельство Барон де Сталь Гольштейн соизволили наконец нас принять.

Завязывается разговор о предметах, которые так же мало его интересуют, как и нас самих. И так до самого ухода. Когда выходили, Алэн сказал: надеюсь ты сможешь теперь видеться со своим дядюшкой. Да любой крестьянин принял бы нас любезнее, чем этот человек. Дутый чинуша..

Соблюдая все правила, я как уважительный племянник поблагодарил его за любезный прием – в благодарности можно было расслышать иронию – благодарить было право не за что…»

И папа Фрисеро и двадцатилетней Никола понимают, что дяде было не по себе. Десять лет тому назад придворный генерал отказался помогать осиротевшим детям родного брата. Сейчас он опасался, чтоб у него не попросили денег. Бог его знает, зачем вдруг явились…

Дядя был жлоб. Ни одно, самое развесистое генеалогическое древо не спасает от жлобства. К середине тридцатых годов даже большевики смело пользовали родовитых жлобов («красных графов», вроде А.Толстого или А.Игнатьева) на самой нечистоплотной работе.

На Лазурном Берегу произошло еще одно свидание Никола с прошлым. Свидание, которое могло и заинтриговать и встревожить приемного отца. Всплыла тень обнищавшего деда-художника. Никола сообщает вполне беспечно:

«В Ницце в лавочке у букиниста я видел альбом – «Ницца и ее окрестности. Ж. Фрисеро», я его куплю, когда заработаю денег на обратном пути из Прованса – дом художника вполне живописный. Мы сходим туда на обратном пути. Мы будем проезжать через Грас и я схожу посмотреть на могилу, о которой ты мне говорил – здесь много фруктов, но они очень дорогие. Весь день едим помидоры, они здесь 30 сантимов кило и в них, похоже, много витаминов.

Вот и все, до свиданья, папа, мама. Пишите мне в Ним.

Крепко вас целую. Ваш Никола».

Итак, «куплю… когда заработаю денег», – пишет Никола. Тень деда-художника словно предупреждает внука Эмманюэля, что такое может не случиться. Или случиться очень не скоро. Если бы самому Никола сказали тогда, что это случится не «на обратном пути», а лет этак через пятнадцать (хотя и на той же дороге), он бы не поверил. Хотя, может, и поверив, не слишком бы огорчился… А пока…

Пока что родители будут поддерживать молодого художника…

Хотя ему мало что удается пока дорисовать, дописать, он уже считает себя художником. Да и мир должен признать его художником. Авансом…

Мне вспоминается, как я совсем еще молодым прилетел с другом-художником Толей Елисеевым в командировку в Ташкент, всего каких-нибудь лет пятьдесят тому назад. Нас встречал корреспондент «Известий», потому что друг Толя прилетел от «Известий», где редактором был знаменитый некогда Аджубей. (Сам-то я выклянчил командировку от журнала «Вокруг света»).

Симпатичный ташкентский собкор повел нас к редакционной машине и сказал шоферу:

– Знакомься, Петрович. Это художник Толя. От Аджубея. А это… – он критически осмотрел мои сандалеты и сказал добродушно, – Это молодой русский писатель.

Я подумал: какой догадливый! Только позднее я понял, что это был просто аванс, выданный мне по доброте душевной. За прошедшие пятьдесят лет я его еще не отработал… Может, уже не отработаю…

Французское путешествие брюссельских друзей-художников завершилось в Париже, в Лувре. Все дороги ведут в Лувр. От этого первого визита остались в памяти Никола не покидавшие его до смерти участники молчаливого диалога – Поль Сезанн, Гюстав Курбе, Жан Батист Камил Коро, Хаим Сутин… Позднее де Сталь жил в Париже, и его путешествия в Лувр были не такими далекими, но всегда желанными, всегда волнующими, всегда напряженными, потому что диалог, начавшийся в юности, он продолжал до конца своих дней. Лувр тянул его, по наблюдению первой его подруги, как магнит…