Поседевшая юность

— Увы, друзья, делу время — потехе час. Сейчас он для нас, так сказать, в абсолюте. На все, что здесь выставлено, отпускаю ровно час. Враг не дремлет. Мы должны быть в любую секунду в полной боевой готовности. Надо кол загнать в кровожадную глотку фашистского зверя. За нашу страну! За победу! Ура!

— Ура-а-а!

Выпили дружно. С минуту слышался только звон металлических ложек о котелки.

Потом стало шумно…

Когда поднялись из-за стола, Дениса подозвал майор Назаров.

— Вот что, Чулков. Смотри, — кулачище Назарова поднялся на уровень носа Дениса. — Оцени мой дружелюбный жест. — От собственного каламбура у майора заискрились смешинки в глазах. — Чтоб у тебя на объекте комар носа не подточил. В четыре глаза зри, когда все закрутится в наступательном порыве. Если нужно, в десять, в сто глаз гляди. Жарко нам придется. Очень и очень жарко! Все понял?

— Так точно, все, товарищ гвардии майор.

Взлетели золотисто-мохнатые крылья назаровских бровей, указав направление.

— Поспеши. О машине я распорядился.

Махнув рукой Макару Дергачу и Максимову, Чулков припустился бегом. Время подстегивало — был уже полдень.

Из-за колонны грузовиков, преградив путь, вышел Запорожец.

— А, герой! Любимец фортуны, — хмельной голос старшего лейтенанта хлестнул по ушам. — Постой-ка! — Он ухватился пальцами за орден, сверкавший свежей эмалью и начал его крутить, будто намереваясь вырвать «с мясом». — Слышал, осваиваешь потихоньку перепаханное поле?

Злой сарказм в тоне Запорожца удивил Чулкова. О чем он говорит? Взгляды их встретились. Низкорослому Яшеньке, как его прозвали в дивизионе, пришлось смотреть на Дениса снизу вверх.

— Не понимаю. Вы о чем, товарищ гвардии старший лейтенант?

— Все о том же. Известная тебе красотка — моя любовница, так что прошу быть с ней на «вы».

На лице Дениса отразилось такое недоумение и непонимание, что Запорожец, посерьезнев, проговорил тоном взрослого, который старается убедить ребенка:

— Да, Чулков, я с ней спал, с Галей то есть…

Денис почувствовал, как кровь отлила от головы, оставив в ней холодную пустоту, пронизанную острой болью. Он сжал руку Запорожца, теребящую орден, и отбросил ее. Цинизм сказанного был так чудовищен, что не находилось слов, которые могли бы противостоять ему… Только вырвалось без голоса, с каким-то придыханием:

— Как вы можете!.. О девушке?..

— О девушке? — Запорожец деланно расхохотался. — Птенец ты желторотый! Сгинь с глаз!

Кулаки Дениса конвульсивно сжались, еще мгновение, и он ударил бы по этой искаженной смехом физиономии… Он отвернулся и бросился к машине, вскочил в кузов, где его поджидали Макар и Максимов.

— Что стряслось? — спросил Дергач.

Денис не мог говорить, лишь махнул рукой.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Войска фронта нанесли по врагу удар на широком участке.

Наступили дни, когда пришлось ощутить, что значит выражение «круговерть», часто повторяемое в полку. Гвардейский минометный полк в полном, теперь уж четырехдивизионном составе, производил залпы один за другим. А каждый залп — это семьсот шестьдесят восемь ракет. Взрывались они в течение трех-четырех секунд. Такое количество снарядов могли выпустить тридцать полков обычной ствольной артиллерии. Практически залпы в составе минометного полка можно было бы производить каждый час, если бы колонны машин успевали подвозить мины. Дивизионы так часто меняли позиции, что подвозчикам иногда часами приходилось их отыскивать.

На объекте, подчиненном Чулкову, солдаты валились с ног от усталости. Сгружать мины и нагружать их заново в полковые автомобили не успевали. Правда, случалось, что колонны грузовиков с минами из тыла и порожние из фронтовой полосы появлялись на объекте одновременно. В этих редких случаях наступала короткая передышка, потому что перегрузить ракеты с борта на борт куда легче, чем носить их из склада н грузить на машины.

Питание приходилось организовывать так, чтобы ни на минуту не прекращалась погрузка. Обедать одновременно могли только два человека. Термоса с горячей пищей стояли наготове круглые сутки. И сон, не более чем на два часа, также разрешался только двоим солдатам. С черными липами от пыли и копоти люди походили на кочегаров или трубочистов.

Чулкова удивляли собственные ощущения: чем больше он тратил физических сил, тем легче и лучше ему дышалось. Когда он доходил до состояния изнеможения, когда каждый мускул дрожал и стонал, боль душевная отпускала, хотя и не надолго, Денису становилось совсем легко, и он чувствовал себя человеком, крепко обосновавшимся на земле.

Напряжение начало ослабевать только на пятые сутки наступления. За все эти дни у Чулкова не было времени, чтобы узнать у радиста, как обстоят дела на их участке фронта. Радист сам прибегал с радиограммами. Подписывали их разные чины, а содержание было одно и то же:

— Давай, давай… Давай!..

И вот радист примчался с воплем:

— Разгром! Разгром! Погнали…