Посещения запрещены

Я стою у первого окошка регистратуры – того самого, через которое меня каждый раз встречают. Нужно или согнуться в поклоне, или сесть на стул и вытянуться, чтобы вести разговор, глядя глаза в глаза. Соседнее окошко занято парой.

– Найди мне «собаку», – немолодая блондинка протягивает тонкой рукой телефон мужчине. Он сидит на месте пациента, у него красное лицо, самая стандартная стрижка и круглые глаза на выкате. В ответ он басовито хрипит на алкогольном:

– Дебилка, блядь, ниче найти не можешь, тупая, блядь…

– Тихо, а то я сейчас уйду, – она шипит в ответ, пытаясь сгладить конфликт. Я быстро отвожу взгляд в пол – стало неловко стоять рядом с ними.

Пока меня оформляют, они уходят.

.

Я сижу в кабинете суицидолога. На этот раз меня отправили не в отдельный кабинет, а в профильное отделение, которое находится в другом здании. Очень иронично, что оно располагается на последнем этаже.

Врач тянет гласные и плавно жестикулирует. Прерывается, чтобы попросить меня снять маску, вытянуть руки, показать ногти.

– Прыгать из окна не будете?

– Нет.

– А чё так?

Я смеюсь:

– Так форточка же высоко.

Мы долго говорим, я много плачу, и в конце он спрашивает, готова ли я к терапии током.

.

Я стою у кассы, чтобы оплатить анализы. Здесь снова парочка с алкоголиком. У кассира что-то случилось, не получается принять оплату по картам. Мы втроем покорно ждем. Проходит, может, минута, как мужчина начинает бормотать:

– Да что, блядь, у них там произошло, все через жопу…

– Программа полетела, сейчас починят, – невозмутимо парирует женщина.

– Блядь, ничё по-нормальному не бывает…

– Тихо.

Удивительный тип людей, которые могут ругаться матом через слово и при этом не выглядеть агрессивно.

.

Я вернулась к окошку регистратуры. Теперь рядом со мной молодая девушка с печальными глазами и наседающая сверху сухонькая пожилая мама:

– Ты должна сделать это ради детей, слышишь? Ради детей ты должна это сделать…

.

Я сижу перед последним кабинетом, после которого меня отведут в отделение. Мы с Б читаем «Дары смерти». Мужчина в трениках нас окликает:

– Вы так любите друг друга. Это невероятно. Один читает быстрее и так спокойно ждет, когда дочитает другой.

Уже через пару реплик они с Б обсуждают Баха и Шопена, а я не могу перестать думать: «Запомни тепло его рук, запомни, как от него пахнет сигаретами»…

30 мая

Палата номер 1

Я хотела сюда меньше всего. Я отлично помнила её: большая палата в клубах сигаретного дыма. Дверь в неё не закрывалась, потому что, как в клоповнике, пациенты сновали туда-сюда среди груды вещей, ходили курить в туалет напротив и обратно. Окна тоже не закрывались: в слабой попытке очистить воздух проветривали постоянно.

Но все в этот раз выглядело не так. Одну кровать отсюда вынесли, осталось четыре – места стало больше. Следуя примеру своей соседки, я заняла кровать у окна. Ещё две остались свободными. Запаха сигарет не было. Как я узнала позже, во всем женском отделении курит один человек.

Наша палата самая дальняя, поэтому никто не мельтешит перед стеклянными дверями. А ещё она единственная, где открываются окна, а не форточка. Мы распахиваем их и наслаждаемся ароматом каштана, растущего прямо напротив.

Когда в один сумеречный вечер нас звали на таблетки, медсестра остановилась в дверях и произнесла: «Как у вас тут хорошо».

Это правда.

31 мая

Н.

– Привет, меня зовут Лера.

– Меня – Н.

– Очень приятно.

– Взаимно.

Как я скучала по бесцветным приветствиям. Я сразу сказала своей соседке, что скоро у меня будет онлайн-собеседование. Она немного помолчала и сказала:

– Сломать ногу.

– Э, да, спасибо.

Все незнакомцы поначалу кажутся странными. Мне нравится наблюдать за людьми, но иногда я забываю, что разговор нужно поддерживать. Н. очень открыта: она готова говорить обо всем – о еде, спорте, загранице, алкоголе, – но только не о болезни. Я спросила, с чем она сюда попала, и в ответ она выстрелила колючками: «Зачем ты интересуешься?», «Почему тебе хочется узнать?»

Н. здесь с депрессией. Во второй раз, как и я. Только у нее депрессия какая-то отшлифованная, романтизированная: каждый день она занимается спортом на коврике, медитирует, правильно питается (то есть практически не ест в столовой). Если говорит, то вспоминает, как везла персиковое вино из Канады или как ходила в музей в Вене.

В чем-то мы, конечно, похожи. Кровати в нашей палате настолько продавлены, что, когда мы ложимся, оказываемся в ямке. Мы часто молча лежим и смотрим в потолок: она обнимает подушку, а я – игрушку пингвина.

Она говорит ровно, тихо. При общении мышцы ее лица странно сокращаются, словно она не решила, какую эмоцию вызывает в ней то, о чем она говорит. Лишь единожды я слышала, как она говорит о своем состоянии: «Если бы я была здорова, я бы тут не оказалась».

* «сломать ногу» – отсылка к английскому пожалению удачи break a leg

2 мая

Сны под таблетками очень реалистичные, и наконец-то это не кошмары. Сегодня ночью тусила на дне рождения Киркорова, куда он позвал меня и ещё 599 своих близких друзей, вспоминаю до сих пор