Посещения запрещены

Когда я думала о том, какую суперспособность хотела бы себе, то всегда решала однозначно: пока я живу в мире людей, я хочу уметь их убеждать. Было бы гораздо проще, если бы все эти интересные, но закрытые люди вокруг меня вдруг понимали, что мне они готовы рассказать все. К сожалению, в этот раз контакт не получается наладить ни с кем.

В первый день мне устроила допрос одна девушка 39-и лет. Она услышала, как я стала знакомиться со всеми в столовой (бесцветные «Как вас зовут? Меня Лера. Очень приятно»), и во время тихого часа проскочила ко мне в палату. Она задавала четкие вопросы, не особо выбирая формулировки. Я видела, как важно ей было узнать это все, как жадно она готова поглотить любую информацию, чтобы понять больше про саму себя.

– Ты была здесь три месяца назад? Почему вернулась? Почему стало хуже? Рассталась с парнем? А где ты жила это время? Мм. А у тебя хватает сил готовить? А чем же вы питаетесь? Он тебя не упрекает этим?

Я пыталась перевести стрелки на нее, но это было бесполезно. Мы ходим с ней на психогруппу, и молодому психологу она задает такие же выстреливающие вопросы. Чуть оттягивает свою маску, прежде чем заговорить, смотрит исподлобья и не отстает, пока не получит ответ на вопрос («Давайте обсудим это сейчас, а не в следующий раз»).

Самая общительная тут, мне кажется, девочка с шизой. Я выследила ее как-то вечером, когда она смотрела телевизор, и подсела к ней. Я ничего о ней особо не узнала, кроме того, что она скучает по маме. И дело даже не в том, что нас постоянно отвлекали медсестры, просто она не очень точно говорит – такое строение челюсти, что при разговоре выделяется очень много слюны и кажется, что говорит она как младенчик.

Еще вот очень интересен транссексуал. До его истории я даже не мечтаю добраться. Не знаю, в каком роде корректно говорить о нем, но оставлю мужской, чтобы было легче отличить его от других. Пепельные волосы, астеническое телосложение, глубокий голос с легким звоном. Наблюдая за ним издалека (не подумайте, я за всеми слежу одинаково), я узнала, что он вегетарианец. Тяжело ему, наверное, в государственной больнице, где привычное питание – это мясо два раза в день. С ним я постоянно пересекаюсь в душе.

Еще классная девушка ходит со мной на психогруппу. Она красива и открыта. Первое было очевидно сразу, а второе я поняла, когда один из мужчин решил шутливо ткнуть ее в пупок, на что получил трехэтажное «уважай мои личные границы». Говоря «открыта», я имею в виду, что она легко говорит о том, что чувствует, что ей приятно или неприятно. На психогруппе она попросила писать только зеленым маркером, потому что синий сильно скрипит, а она к этому чувствительна. Еще сказала, что порой бывают дни, когда только и радует, что помастурбировать (все согласились).

Из тех, кого я видела в прошлый раз, тут только беззубая бабушка. Она лежит на том же месте, из чего я сделала логичный вывод, что лежит она тут исключительно на платной основе. Она ничем не выдает, что узнала меня, и я тоже с ней не здороваюсь. Мы существуем абсолютно параллельно. Проходя мимо ее палаты, я всегда вижу ее в одном положении – лежа по направлению к бабушке на соседней кровати. Я за них рада, они способны общаться круглосуточно.

Не знаю, где начинать общаться с людьми. В курилке никого не бывает, да и место это держится на единственной курящей девушке. Она из карантинной зоны (то есть ей нельзя покидать палату), но покурить – это святое. Она часто плачет, к ней уже несколько раз вызывали врачей. В первый раз она заплакала, когда ей запретили держать у себя запечатанное приготовленное филе. Она воевала с медсестрами, говорила о том, что никакого белка тут нет, что все питание стоит на углеводах (так и есть, от здорового меню тут только название), но эта война была проиграна заранее.

Вообще я бы не хотела звучать пугающе, несмотря на все эти «выследила» и «наблюдая». Мне очень нравится узнавать, как ходят, думают, едят люди – как они вообще живут эту жизнь. Да и вообще кажется, что все обретает смысл, только если перевести это в сферу искусства.

8 мая

А.

Так вышло, что я встретила ее, когда она только переуступила порог отделения. Наверняка ее кто-то провожал – сложно было представить, что она в одиночку донесла все эти сумки. Медсестра расположилась рядом с ней на диванчике и стала копаться в ее вещах. Спрятать ей, похоже, ничего не удалось.

А. – это та девушка из карантинной зоны, пытавшаяся отвоевать своё упакованное на производстве филе. Медсестра все изъяла, А. плакала.

В следующий раз я услышала о ней после тяжелой для неё второй ночи в больнице. Под покровом темноты она громко рыдала и просила вызвать к ней дежурного врача. Не знаю, что с ней было, она не захотела об этом говорить.

Знаю, что страдает она больше десяти лет. Она лежала во многих местах с хорошей репутацией, но ей сложно подобрать терапию, потому что любой препарат вызывает у неё худшие из возможных побочек.