Поскрёбыши

В сущности, неплохая тетка. Чем-то похожа на самоё Маринку в старости. Взглядом, интонацией. Только лицо стало как лошадиная морда, и одежда болтается на опустившихся плечах. Еще рухнул свод стопы. Тяжко-важко в свiтi жити. В остальном – тот же подросток, только без подростковых проблем. Преимущество старости. А Маринке еще до-олго. Тетка правильно боится, как бы внуки не влипли в наркотики. Учит наизусть симптомы. Наивная тетка. Когда симптомы – уже поздно. Еще сетует, что ревность, свойственная человеческой природе, похерена как чувство несовременное. При ежедневных переменах, мелких перебежках – глазом не сморгнуть. Ты что, хочешь остаться вне тусовки со своими проблемами? Нет, нет… я ничего…я, слава КПСС, как все… (быстро крестится). Маринка захлебывается смехом. Сама она ревнует всех ко всем. Квартеронка, четверть армянской крови.

Под сенью осени спокойно и печально. Маринка уж побывала с мужем и детьми на берегу Бискайского залива, меж белых платьев и панам. Здесь, возле стекляшки, ни одного деревца. Желтые листья от леса прилетели. На опушке мокрые осины танцуют вальс ''Осенний сон''. Вот чем сердце успокоится. И опять выходит, что нескоро. Аспидка Маринка всегда выбирает для приема такое время, чтоб сидеть тут одной и грезить. Дома что ли не грезится? Но кто же придет и откуда? Маринке всё чудится – явится ее молчаливый муж, сядет напротив и заговорит подобно валаамовой ослице. Как ему трудно живется с верченой-крученой женой, которая и на фортепьяно играет, и под гитару поет, и маслом пишет не хуже Уинстона Черчилля. Не говоря уж о стихах. Которая тяготится повседневной жизнью, нанимает почасовую няньку и чешет из дому. Нет, муж не явится, Его, сурового, принесло северным ветром двадцать пять лет назад из-под Архангельска. Только что не с рыбным обозом пришел. Характером похож на того героя Станюковича, что решился отцу-помору перечить: «Не невольте, батюшка… нежелательна мне эта невеста…неповадна она мне…» А Маринка – рядом на студенческой скамье – пришлась повадна. На счастье или на беду – как всегда надвое. Почему это вечно оба правы, различными правдами? нет ни истца, ни ответчика? и разрывается сердце, будто привязано к хвостам двух лошадей?

Нет, оно разрывается, под завязку наполненное звуками. Идет по шоссе от леса, обгоняя летящие листья, молодой человек, внешне похожий на серба. Лицо большое, как щит, с очень определенными, рельефными чертами. Глаза – горящие уголья. Играет прямо на ходу. Староитальянская куртуазная музыка. И – скорее к Маринкиному стеклу. Тебе, прекрасная дама, эта серенада. Ты – королева, я пришел служить тебе. Дальше всё как по нотам. Ровно чертик из табакерки, возникает вопиюще нормальный клиент. Без вредных привычек. Его пристальный взгляд сразу оказывает не «серба» отрезвляющее действие. У ног музыканта теперь стоит жестянка с мелкими деньгами. Мелодия обретает черты чего-то очень известного, в зубах навязшего. Клиент открывает дверь любезным движеньем, будто пропускает вперед собственную вежливость. Вступает на Маринкину территорию. «Серб», оставшись вне зоны его ясного взгляда, пинает ногой жестянку с деньгами. Те катятся во все стороны, истончаясь и тая на ребре. «Серб» уходит откель пришел, в исступленье потрясая скрипкой. Та играет сама собой, скрипач же лишь машет смычком над головою. И так резко оборачивается в сторону оставляемой стекляшки, что шея хрустит. Машины гудят ему, гудят. Я всё жду, что Маринка уладит всех психов. Каждому алкашу найдет свою Глафиру с кусочком сыра в клюве. А Маринка только сидит смотрит свои сны.

Проблема ясноглазого клиента носит имя-отчество. Всеволод Васильич. Он-то и псих, но за психпомощью не обращаются. Маринка не практикует никакой черно-белой-зеброполосатой магии. Не может по фотографии закодировать Всеволода от ненависти к подчиненному, который, как на грех, носит фамилию Коротков. И кроток той ягнячьей кротостью, что неминуемо провоцирует насилие. Все жертвы маньяков таковы. Этот терминатор Всеволод только что с топором за ним не гоняется. Маринка профессионально пытается поставить себя на место клиента, но в голове ее звучит только очень женственная мелодия: но забивааа- аа-аать себя я не позвооо-оо-олю… Уже проводив беднягу, предпринимает оккультную попытку - сидит в сумерках и старается отчурать волка от ягненка. На тротуар заехал микроавтобус. Посветил фарами в стекло и довольно явственно пожаловался на своем языке, что боится темноты.