Поскрёбыши

Муж и трое сыновей еще поспят полчаса. Потом всем, кроме младшего, подъем. В домофон мурлыкнет женщина, приходящая хозяйничать в Маринкины психоприемные дни – два раза на неделе. Сегодня она еще отпустит Маринку людей посмотреть и себя показать. На людях Маринка торопливо, уже в пальто, прочтет камертонным голосом свои стихи и убежит к детям, потеряв на лестнице востроносую туфлю. Сейчас обе туфли на месте, и все Маринкины 49 кг пулей летят к магазину «Надежда».

Над шоссе громоздится раздутое ветром облако. Приехало очень и очень кстати. Поспело как раз вовремя. Подсвечено до бледного перламутрового сиянья. Три, два, один – пуск! Солнце, ходящее где-то рядом на коротком поводке, быстро озаряет этот вздыбленный парус розовым светом, и он уходит байдевиндом на юго-восток. Всё облачное воинство отчаливает за ним неведомо кого воевать. Впереди по курсу фабричная труба шустро сдвигается с места, издав нежданно-негаданно низкий зовущий гудок. И – своим ходом туда, где за зубцами домов румянится горизонт. Маринка непроизвольно делает два большущих шага своими волшебными туфлями в раструб поперечной улицы. Переплывает по воздуху на другой берег шоссе. Но алая полоса боязливо отодвигается, и выходит баш на баш. Снова Маринка перебирает легкими ногами. Рысью до последней поперечной улицы перед лесом и через нее. Там к угловому дому пришвартована стекляшка. Зябкая загородная весна отходит обратно к себе за город. На севере недальнем тают льды и понизу плывут, по полным рекам, по синим разливанным омутам край неба отражающей равнины. И бурною погодой верховой по ветром образованной стремнине летит рой туч – то образ каждой льдины разливом воздуха плывет в небытиё. Вскрывшийся небесный поток впадает в просинь яркого ультрамарина. Там чертят крылья ангелов и альбатросов неуловимым облачным пером. А здесь весенняя лихорадка насквозь пронизывает землю.

Стоп, выключите камеру. Ведь это в светлом апреле. На Маринке туфли, а не сапоги. Ах, какие удивительные ночи! Почему это она устремилась сюда с самого ранья? Психконтора еще долго будет закрыта. Торопится – ах, на цыганской, на райской, на ранней заре. Сплошное ах. Нет, холодок бежит за ворот. C’ est à l’ aube, с’ est à l’ aube. В суровый неровный час чьей-то чужой жизни. Подопечный псих ни свет ни заря позвонил Маринке на мобильник – тот был в ночном режиме. Всё равно Маринка услыхала и катапультировалась из кровати. Никому-у не спится весеннею порой, зарею зо-олоти-ится уж де-ень молодой. Нет. Еще и заря не текла, а она не спала. Теперь несется один псих поддержать другого такого же, который еще и не явился. Псих на психе сидит и психом погоняет. Маринка живет рядом, а ему ехать. Она отпирает дверь скопированным потихоньку ключом. Сигнализация орет дурным голосом. Плечи Маринки вздрагивают. Вошла, отключила. Садится в холодном помещении у телефона, подобрав обалденное белое пальто. Смотрит сквозь большое стекло на разминовавшиеся вдали электрички. Погудели друг дружке и разошлись, как в море корабли. Небось не придут Маринке жаловаться.

Мир полон крючков без петель и петель без крючков. Псих вечно в поисках пары. Вся беда в том, что у психа подсевшая энергетика. Ему позарез, кровь из носу нужен энергодонор. Однако все перемены, в природе случающиеся, такого суть состояния, что сколько чего в одном месте прибавится, столько в другом убудет. Насколько одному в браке легче, настолько же другому тяжеле. Псих беспокойно озирается по сторонам – на кого бы себя повесить. Нетушки, все сами еле-еле выгребают против теченья. Одного пассажира в лодку, и на дно. Маринке достался в опеку контингент слабых – целая орава депрессивных особей обоего пола. Из них невозможно составить устойчивых объединений. Здесь кардинальный вопрос не кто виноват, а кто повезет. Ну разве чудом что склеится.

Небесный пейзаж сменился. Как, однако ж, весной всё переменчиво – думает Маринка, доверчиво разинув рот. Легчайшие конструкции лучей в глазах сложили Эйфелеву башню. В шуршанье кружевных воротничков из вымытых дождями облачков ей ангел облачный с стрекозьими крылами мелкокудрявый облачный букет в дрожащие от крыльев стекла тычет. Миг – и пропало. Маринка снова мается беспредметным сочувствием к страдающему человечеству. Я тут, на своем игровом поле, не допущу, чтоб у нее завязался альтруистический роман с психом. Не за что подкладывать ее мужу такую литературную свинью. Лучше сыграем в старую дворовую игру. Маринка будет прорываться, а я стоять, раскинув руки. Но уздой не удержать бег неукротимый. Маринка меня на двадцать лет моложе и пассионарна до крайности. Прорвет как пить даст уязвимую оборону, и тогда – гори, моя барышня. Сидит, вытянув щеки и отворив во всю ширину глаза. С невольным вздохом сожаленья начинаю ставить хитроумные препятствия этой лошадке – возьмет, не возьмет. Сломает шею, не сломает. Или тыкать палки в колеса ее двуколки при очередном заезде на рысистых испытаньях. Ну, поехали через пень-колоду.