Поскрёбыши

В Ульяновске, жившем до сих пор в значительной степени за счет идеологического паломничества, была та еще паника. Надежда преподавать в школе математику кой-как воткнулась, а Лёха своё первоначальное рабочее место скоро потерял. Ходил с во такой бородой и маялся. Дети с сентября пошли – Петя в школу, Степашка в садик. Жена занялась еще и репетиторством. Стоял безрадостный ноябрь, над пристанью висел туман, забулдыги в бушлатах таскали по сходням ящики с пивом. Тогда Лёха и провалился в какое-то другое измеренье. Как тянулась черная эта зима – не помнит. Только весной пришло письмо из Москвы от Аркадия – соседа по общежитью в Бауманке: начал свое дело, приезжай, без тебя не справлюсь.

Снова врозь на целый год. С карантинами и бюллетенями Надежда домаялась до мая. Четвертого числа парило, небо после обеда было подозрительно желтым. Громыхнул весенний первый гром. В шесть вечера вдруг стало темно, как в душе грешного негра. Зажгла свет, но через несколько минут отключили электричество. Запахло пылью, скатавшейся от редких капель. Закрыла окно. Мерно застучало по крыше, тоном серьезного предупрежденья. И тут прорвало фронт. Ветер понес, как взбесившаяся лошадь. Хлопнула внизу рама, вылетело чье-то стекло. Пронеслась стая ржавых листов кровельного железа. Зазвонил колокол на пристани: шторм, шторм, шторм… Над городом, многими устами проклятым, разверзлись хляби небесные. За стеной дождя зги не стало видать. С потолка так хлынуло, ровно как небо обрушилось. А вот пол не пропускал. По колено в воде Надежда бросилась распахнуть дверь. Но замок их без ключа не открывался, ключ же выпал из дрожащих рук и буквально в воду канул – не нашарить, не найти. Пересадила испуганных детей с дивана на стол. Почти что по пояс в воде побрела отворить окно – и отшатнулась: молния ударила в ясень под ним. ''Бабушка Шушаник, - в голос закричала Надежда, - заступись, проси за нас!'' Дошло куда надо. В замочной скважине повернулся ключ, дверь вывалилась наружу под тяжестью воды, сразу обрушившейся в лестничный пролет. В комнату ворвался Лёха.

И свет дали, и ураган промчался, и ливень перестал. Вода сошла, ключ нашелся в щели возле притолоки. Голубь понес в клюве зеленую ветвь на Арарат, хоть и вне пределов Армении находящийся, однако хорошо видный из Еревана. Вовремя подоспевший Лёха стал собирать свою подмоченную семью в Москву. Там ждала какая-никакая квартира, заработанная им за год сумасшедшей жизни.

Вот сидит за письменным столом московский школьник Петя, жгучий десятилетний брюнет. Якобы делает уроки. Не верьте. Стирает жестким ластиком в своей метрике место рожденья: город Алма-Ата. У Степашки точно такая же запись, только он другой масти, и вообще без комплексов – приготовишка. Надежда влетает в комнату, отбирает несчастную метрику, запирает в ящик. А по окраинам расколотой страны гуляет смута и растет отчаянье.

Надеждина мама приехала. Наконец-то утихшая, смертельно больная. Сдалась и отступила ее неправдоподобная красота. И Лёхина овдовевшая мать к ним перебралась, не в полном разуме от всего пережитого. Обе угасают долго и мучительно. Положили их в землю – Надежда родила третьего сына, Никиту. Должна же быть какая-то надежда. Малышу уже четыре. Светленький, в отца, от которого унаследовал еще и оголтелую любовь к единственной женщине в их семье. То и дело подходит к ней сзади и незаметно целует в спину.

У Лёхи теперь собственное дело. Он всё дергается, боится, и правильно боится. Достаток пришел буквально вчера. Ему кажется – как пришел, так и уйдет. Не за себя боится. Одна голова не бедна, а и бедна, так одна. Говорит Лёха всю дорогу про рис. Сколько он где стоит, как его моют, дробят. Какие из него блюда готовят. А то мы не знаем. Редко когда беззаботно вспомнит: в Алма-Ате хорошие книги на русском языке просто так на прилавках лежали. Это из другой жизни. Теперь небось не лежат. Там еще водились роскошные русские библиотеки. Читай – не хочу.

Каких только людей у нашего царя не было! Мусульманские народы… калмыки-буддисты… А про казахов трудно даже что-либо с уверенностью сказать. И опереться почти не на что. Повзрывали мы у них атомные бомбы, позапускали космические ракеты с Байконура. Пошумели, наколбасили и ушли. Этот дорелигиозный народ сомкнул свои немногочисленные ряды и застыл в молчанье, не сулящем ничего хорошего. До сих пор Лёху дрожь пробирает – а ну как остался бы без российского гражданства? без вины виноватым? И никаким ластиком не стер бы страшного клейма? Просыпается в холодном поту. Снова погружается в беспокойный сон, а перед глазами всё рис, рис.

Полёт над хутором Тетеревищи