Послание к коринфянам

Вдруг прозрачно-бесчувственные глаза его явно дрогнули. Он как будто о чем-то догадался. Поклонился по всем правилам - в пояс, коснувшись рукой земли, - и, как деревянный, задумчиво зашагал по направлению к калитке. Отчетливо выделялась кобура, пристегнутая к ремню, и болтался в чехольчике нож с изогнутой костяной рукояткой.

Вероятно, трофей от какого-нибудь инородца.

- Привет папаше!.. - облегченно крикнул Лука.

Надо было поторапливаться. Золотые следы, вероятно, видел не он один, трудно было предположить, что Пришествие осуществилось именно у него на огороде; Мессия, скорее всего, уже исходил половину города, информация о Следах, наверное, давно ушла в Кремль, вряд ли ее там оставили без внимания, соответствующие меры, конечно же, уже принимаются. У него есть час или полтора, не больше.

Лука толкнул дверь и сначала ничего не смог разглядеть, очутившись во внутренней темноте, рассеиваемой лишь малым оконцем под самыми стропилами, но глаза постепенно привыкли и, протянув руку, чтобы не налететь на доски просевшей кровли, он пробрался в дальнюю часть сарая, и там, за загородкой, где у него в прошлом году содержалась коза, на соломе и слежавшихся твердых стружках он увидел человека в белом хитоне, который безмятежно раскинулся вдоль всех ясель. Глаза у него были закрыты, а грудь чуть заметно вздымалась под легким дыханием.

Надо же, спит, с удивлением подумал Лука. Его ищут, а он спит, как ни в чем не бывало. Ни и ну - человек.

Утомился, значит...

Он протиснулся через загородку в ясли и только тогда заметил, что человек в белом хитоне не спит, а напротив, открыв глаза, внимательно наблюдает за ним - впрочем, тут же усевшись и подогнув под себя босые ноги.

Лука успел заметить металлизированный блеск подошв, которые отразили его, точно в зеркале, а на подстилке, где чиркнули пятки Мессии, образовались капли - словно от расплескавшейся ртути. И судя по всему, эти капли были горячими потому что солома вокруг них, обугливаясь, потемнела. Лука некоторое время, не отрываясь, смотрел на их блестящее точечное созвездие, а затем тоже присел и осторожно поставил свой термос и узелок рядом с краем завернувшегося хитона.

- Давно пришел? - поперхнувшись от сухости в горле, спросил он.

Однако человек, сидящий в яслях, не ответил, а все так же смотрел на Луку - гневными, черными, как маслины, божественными немигающими глазами.

Легендарной кротости там не было и в помине.

Молчание затягивалось.

- Понятно... - наконец сказал Лука. - Значит, скорбишь по нам, переживаешь всем сердцем?.. Интересно, тогда зачем ты явился?..

И, не дожидаясь на этот раз ответа, развязал узелок, отвинтил крышку-стаканчик с китайского термоса и, налив в нее бурого желудевого кофе, жестом предложил угощаться. А поскольку человек в хитоне опять-таки не пошевелился, с невыносимой тщательностью разглядывая его, то Лука, поколебавшись, положил ему хлеб в открытую темную изнутри ладонь, и загорелые пальцы рефлекторно сомкнулись.

- Ешь и уходи отсюда, - сказал он. - Извини, но оставить тебя здесь я не могу. Все равно же найдут. По таким приметам же - дурак найдет. И тогда меня распнут вместе с тобой. Только я в отличие от тебя - не воскресну...

Он помолчал, прислушиваясь, и вдруг резко, насторожившись, дернул лицом.

- Ква!.. Ква!.. - приглушенно, но очень отчетливо раздалось в отдалении. И через секунду опять: - Ква!.. Ква!.. словно очнулась от летаргии гигантская ископаемая лягушка.

Тогда Лука сказал:

- Чувствуешь? Это - тревога. Сейчас начнутся прочесывание, облава... Но не волнуйся: полчаса у тебя есть - пока они еще сюда доползут... На вот, надень, чтобы не было главной приметы... - Кончиками пальцев он подпихнул к человеку в хитоне взятые с собой войлочные туфли. Честно говоря, ему было жалко этих туфель: крепкий отличный войлок, где теперь такой достанешь, но он подавил сожаление, до туфель ли было, когда сама жизнь висела на волоске, только сказал неожиданно дрогнувшим голосом: - Зря ты все-таки явился, помочь ты уже не сможешь, а мешать - мешаешь, сколько людей теперь из-за тебя погибнет...

Однако дальше - сдержался. Бесполезно было говорить все это тому, кто, обретаясь в вечности, взирал на людей как на земную пыль. Бог есть любовь, быстро подумал он. Он, конечно, умер за нас, но его никто не просил об этом. Тем более, что он потом все равно воскрес. И воскреснет опять - завтра, наверное, в десятый раз.

- В седьмой, - вдруг негромко сказал человек в хитоне. Голос его оказался удивительно мягким, но Лука все равно чуть было не подпрыгнул от неожиданности. - В седьмой раз я прихожу сюда и в седьмой раз вижу одно и тоже: дух растоптан, люди превратились в говорящих животных, воцарилось безверие, страшно и неумолимо ликует Сатана, церковь - пала, умолкают во тьме последние праведники - Армагеддона не будет, потому что никто уже не хочет идти в Царство Божие...