Послание к коринфянам

- Здорово, Петруня!.. - оказывается, Чукча тоже выбрался посмотреть, что происходит на свете, и теперь торопился через огород, расставляя руки, явно намереваясь кого-то обнять. - Петруня, тудыть-твою-растудыть!.. Да ты че, не помнишь, как мы с тобой громили гидру контрреволюции? А?.. Веселые были деньки!..

Но кудрявый чертик отступил на шаг, и пенсне его блеснуло округлой белесостью.

- Не имею чести знать вас, товарищ, - надменно сказал он.

И сейчас же за спиной его вырос третий мертвец, сидевший до этого за рулем.

Вероятно, охранник.

Чукча даже остановился.

- Да ты че, Петруня?.. - проникновенно сказал он. - Может, ты с перепоя? Это же я - Шопейкин... - Он все еще держал руки открытыми для объятий. Вдруг - до него дошло: - Ах ты, сволочь!.. Значит, решил не признавать старых приятелей?..

И, набрякнув от возмущения, сжав могучий кулак, двинулся к чертику, который уже усаживался на заднее сиденье "газика".

Щеки у него страшно раздулись.

Но мертвец-охранник выбросил вперед растопыренные жесткие пальцы, и заточенные костяшки их воткнулись Чукче в лицо, погрузившись до основания и выскочив своими алыми кончиками на затылке.

- Ох! - как будто удивившись, негромко сказал Чукча и вдруг, лишенный опоры, потому что мертвец выдернул костяшки пальцев обратно, надломился и рухнул, обняв руками чуть вспененный, забороненный Лукой чернозем. - Пет-ру-ня...

Кудрявый чертик даже не посмотрел на него - снова блеснув пенсне - откинулся на кожаном сиденье:

- Поехали...

Зафырчал мотор, "газик" дернулся коротким кургузым телом, немного прошел юзом, оставив в грязи гладкую полосу и, наконец, схватив колесами почву, медленно пополз по разъезженной грязной улице, проваливаясь в колеи почти до самого носа, а позади него, уже скованный наручниками, от которых тянулись две тонкие никелированные цепочки, шагал человек в хитоне, так и оставшийся босым, и, тускло поблескивая пленкой расплющенного металла, тянулась за ним вереница Золотых следов ездовые кабаны фыркали, воротя морды, а один из едущих на них мертвецов, будто стельки, накалывал эти отпечатки на пику и затем ссыпал в притороченный к поясу грубый холщовый мешок.

Вот и все, подумал Лука. Вот и все, и достаточно. И повернувшись, чтобы уйти в свою конуру, чуть не натолкнулся на четвертого мертвеца, который совершенно неслышно, наверное крадучись, приблизился к нему сзади. Было непонятно, откуда взялся этот мертвец, вроде бы его не было вместе со всеми, но он откуда-то взялся и теперь отшатнулся немного, когда Лука обернулся к нему.

И Лука сразу же понял, что сейчас произойдет. Но еще раньше, чем мертвец успел выбросить вперед свои страшные темные пальцы с заточенными костяшками, откуда-то сбоку раздалось звонкое мальчишеское: Стой!..- и через ограду перепрыгнул подросток, приходивший к Луке сегодня утром.

Он размахивал руками, оскальзывался на раскисшей земле, едва не падал и вообще, судя по всему, очень торопился, а подбежав вплотную, еще раз крикнул срывающимся, не привыкшем к команде голосом: - Стой! Этого не надо!.. Не надо, говорю, приказ Верховного!.. Все! Свободен! Иди отсюда!.. - А когда мертвец, как автомат, развернулся и размеренно зашагал по топкой унылой улице куда-то к центру Москвы, то подросток оборотился к Луке и, все еще дико волнуясь, не умея справиться с бурным хрипящим дыханием, несвязно проговорил: Извините, господин учитель, чуть было не опоздал... Путь не близкий: пока до Кремля, пока обратно... Да еще не сразу пустили, пришлось вправлять мозги дежурному... Куда же вы, господин учитель, минуточку...

Он очень искренне переживал случившееся. Лука отвернулся от него и, слыша за спиной растерянный оклик:

- Так, значит, до завтра, господин учитель!.. - тоже, как мертвец, совершенно бесчувственно прошагал к себе в дом и, заперев дверь, сел на табурет у стола, сколоченного из грубых неоструганных досок. Руки он положил на колени, а взгляд устремил в окошко, заделанное кусками стекла.

Так он сидел - не шевелясь, ни о чем не думая, пока свет за окном вдруг не померк и не сгустились в комнате плотные сумерки, - хотя жестяной будильник, стоящий на полочке у самодельной плиты показывал черными стрелками всего лишь начало первого.

Тогда он встал и окинул комнату последним взглядом: стол, плита, топчан под пестрым одеялом. Больше он ничего этого не увидит.

"Тьма сделалась до часа шестого", подумал он, Значит, у него в запасе имелось около шести часов.

Жаль было уходить отсюда.

Сердце у него защемило.

И даже когда - часа, наверное, через полтора - выбравшись кривыми переулками за пределы столицы, он на вершине какого-то холма оглянулся и увидел Кремль, подсвеченный снизу красными дьявольскими прожекторами, то в горле у него еще ворохнулись горячие слезы.

Но он проглотил их и зашагал прочь...

4. ОТ ИОАННА