Посланники

Однажды учитель отвёл меня в кабинет директора школы, который долго кружил вокруг меня, и я был горд тем, что удостоился столь высокой чести, но вдруг директор остановился и, наставив на меня два потухших глаза, попросил, чтобы я впредь прекратил умничать. Я пролепетал:

- Mea culpa*

Директор отошёл в дальний угол и озабоченным голосом проговорил:

*(лат) Моя вина.

- Ты представляешь, что из тебя получится?

Я пожал плечами.

- Подумай! - разрешил директор.

Я подумал о Шопене, которому стоило родиться, как мир уже знал, что он вскоре получит в дар удивительную музыку, а когда родился Сервантес, многие сразу же предположили, что их дом непременно посетит Дон Кихот; а когда…"

- Ну, как? - немного погодя, поинтересовался директор.

Я снова пожал плечами.

Меня вернули в класс.

- Готов измениться? - спросил учитель.

Я посмотрел по сторонам.

- Ну? - нервничал учитель.

- Разве готовые брюки заново перешивают? - сказал я.

Лицо учителя потемнело.

Ученики продолжали биться в истерике от смеха, а учителя продолжали мною давиться.

Снова кабинет директора. На этот раз директор был краток.

- Молчать! - крикнул он.

В класс я вернулся не совсем в себе. Учеников охватила тоска, а учителя, победно улыбались. Учитель географии, сладко причмокивая губами, попросил меня не отказать ему в удовольствии и озвучить на латыни "нет предела человеческой глупости". Я охотно согласился и, также сладко причмокивая губами, произнёс: "Нон лимитус хоминус придурус".

***

Видимо, помня слова Гераклита о том, что вступить в одно и то же помещение дважды невозможно, отец отвёл меня в другую школу, после чего я повесил над моим письменным столом плакат со словами Марка Аврелия: "Неизбежно будет несчастен тот, кто не следует за движением своей собственной души"

***

В тот день из комнаты отца-дедушки послышались аккорды фортепианного концерта Грига.

Я приоткрыл дверь.

Отец сидел на полу, обхватив руками радиоприёмник.

"Папа!" - я вырвал шнур из розетки.

Грудь отца, будто при натруженной работе насоса, выбрасывала из себя пугающие присвисты.

"Папа!" - я увидел неуклюже раскрытый рот.

" Папа!" - я увидел окостеневший рот.

"Папа!" - я увидел серые щёки.

"Папа!" - я увидел остановившиеся глаза.

"Папа!" - кажется, я терял дыхание.

"Папа!" - у меня в голове что-то шелушилось, склеивалось, расклеивалось. Больно колола мысль: "Кажется, у отца не сошлось… Кажется, он жил, будто с оглядкой. Кажется, в нём застрял избыток прошлого…"

"Прорыв аневризмы одной из аорты мозга", - сказали врачи.

…Потом в нашей квартире толкались какие-то люди. И на кухне толкались, и в коридоре. Семь дней приходили люди со скорбными лицами. Кто-то стоял и молчал, кто-то сидел и молчал, кто-то говорил заботливые слова. Мужчина с тоненькой шеей призывал принять Господа, не смотря на доставленные людям испытания. Я удивился тому, как на столь тонюсенькой шее может держаться голова. Какая-то женщина с большими чёрными бусами сказала: "Мир – двулик: один – тот, который мы наблюдаем; другой – который пытаемся себе представить". Потом к нам заходили редко. Смятение длилось неделями. Днём я ходил подавленный, подолгу простаивал у окна гостиной и смотрел на небо. Солнце казалось пустым и бесцветным. Однажды, постояв на пороге той комнаты, меня вдруг осенило: образ жилья создают не стены, не потолки, а те глаза, та улыбка, те руки, та печаль – они никуда не деваются. Всё, что было его, сохранило свою значимость и ценность навсегда.

По ночам я видел странные сны. Например –

выброшенная волной на берег задыхающаяся рыбка просилась ко мне на руки. "Поговорим", - сказала она. Я нагнулся, чтобы поднять её, но вдруг с неба спустились два парашютиста, и рыбку из моих рук забрали…

Я чувствовал себя сбитым с ног.

Меня поднимала мама.

Два раза в месяц мы ходили на кладбище.

Я знал: тела людей опускают в землю.

Я слышал: души людей отлетают в небо.

"А людской разум? - хотелось мне знать. - Любопытно, куда девается разум?"

Проходя мимо немых надгробий, я думал: "Мертвые не ропщут". Надпись на одной из плит заставила меня содрогнуться. "В моей смерти прошу винить мою жизнь", - прочёл я.

От могил исходил покой, но меня не покидало подозрение, что там, куда мёртвые забирают с собой слишком большой мешок невысказанных слов, быть спокойно не может.