Посланники

- Говорят, гуси Рим спасли. Может, гуси спасут и нас тоже?

- Ну да, Гуси, - подхватил Цибильски, - больше некому.

Копеловски прокричал:

- Хочу чувствовать ещё… Всякое…Разное…

- Наш лимит на чувства, вроде бы, вышел…- сказал я.

- У меня какой-то ком в душе, - стонал Копеловски.

Цибильски внёс поправку:

- Ты хотел сказать "в горле"? Можно позвать коменданта лагеря – он охотно выжмет для тебя стакан апельсинового сока.

- Странно, - прошептал Георг Колман, - человечество совершенствуется, а человек деградирует…

Генрих Хуперт схватил меня за руку и, приблизив лицо, хриплым голосом проговорил:

- Я знаю, что всему своё время…Были средние века, даже древние века, но люди каким-то образом всё же удавалось…

- Ты ненормальный! - заметил я.

- Почему ты так считаешь?

- Потому что никому никогда не удавалось. Даже "каким-то образом"…

Хуперт шмыгнул носом.

- Такое в мире надолго? - спросил он.

Я укоризненно покачал головой.

- Разве время можно измерить, приостановить или от себя оттолкнуть? Такое продлится до тех пор, пока смысл жизни на самом деле не определится.

Хуперт продолжал держать мою руку.

- Как ты считаешь, нацисты знают, насколько они ненавистны?

- Конечно! А иначе, какой смысл в нашей к ним ненависти?

Вмешался Георг Колман:

- Говорят, что смысл жизни в страдании и даже в смерти.

Хихикнул Цибильски:

- А как быть мне, если я бессмертен? У меня остались мои дети. Они сделают других детей. А те – ещё других. И навсегда останусь в них я…

Я ощупывал своё измождённое тело, гадая, дотяну ли до утра или до вечера, а в минуты невыносимой подавленности упрекал доставившие меня в этот мир акушерские щипцы. В груди похолодело: "А в ком останусь я?" "Напрасно, - подумал я о моих родителях, - напрасно они меня зачали. Вот и Софокл утверждал, что "не родиться совсем – удел лучший"*.

Иногда я предпринимал попытки представить себя в роли родителя. Дети…У меня свои дети…

"Мира, прости, любимая! У нас с тобой уже не получится…А может, так даже лучше – зачем посылать в этот мир новых страдальцев?"

Видимо, ошибку со мной родители совершили случайно, ненароком, или же по причине вмешательства Создателя. Подскажи Он им в те самые мгновения, что основное назначение в этом мире людей заключается в заботе о жратве и взаимном истреблении, порекомендуй Он моим родителям почитать Освальда Шпенглера, то…

В мозгу щёлкнуло: "Хорошо бы не понимать, где ты, зачем ты, а ещё лучше – не стать вообще…"

Кажется, к этому шло…

Теперь –

меня, в основном, занимали мысли о миске тёплой баланды и ломтике черствого хлеба.

Теперь –

меня душили ночные страхи.

Теперь –

меня поедали полчища вшей.

Теперь –

всегда голод,

всегда холод.

Теперь –

окриками поднималась сумрачная рань.

Теперь –

в глазах выражение смятения,

голова без мыслей,

душа без чувств.

Теперь –

если мысли, если чувства, то лишь нелепые…

Теперь –

мы стали походить на затравленных пауков и тараканов.

Генрих Хуперт смотрел на меня с упрямой надеждой.

*Софокл. "Эдип в Колоне" Перевод с древнегреческого С. Шервинского.

- А что нам остаётся теперь?

- Фыркать, брюзжать, роптать, - поучал я.

- А как быть, если иногда мне слышится, будто под потолком нашего барака

кто-то бродит, - доверчиво сообщил Хуперт. - Может, это малах а-мавет*, а может, я не в своём уме?

Я пожимал плечами – сам бы хотел разобраться в психике человека, да только в мозгах человека столько намешано, что…

В лагере мы заставляли себя проглатывать чувство омерзения ко всему, что нас окружало. Измученный непосильным трудом и голодом, я перебирал в памяти притчи Давида, афоризмы Платона или звал Миру. Я страдал от тоски, и звал мою девушку до боли в голове. А может, от жалости к себе. А может, от…

Биркенау…

Гасло сознание.

Отнималась воля.

Таяли силы.

Я забыл, как плещется в реке вода.

Я забыл, как горят в костре сухие листья.

Элиас Копеловски считал, что происходящее с нами – это дело рук Сатаны, а

Цибильски возражал: "Руки Сатаны уж слишком явственно смахивают на людские, а если твоё мнение иное, то постучи себя по голове – услышишь звучание своей глупости…"

Сломленный, потрясённый Георг Колман, яростно почёсывая подбородок, как-то спросил:

- Читать книжки про кошек любишь?

- Странный вопрос, - отозвался я, - и, кроме того, теперь не помню.

Георг сказал, что его племянница обожает читать книжки про кошек.

- Не думай об этом, - советовал я. - Не здесь…

- А гречневую кашу любишь? - спросил Георг. - Моя племянница любит.

- Послушай Георг, поговорим о каше после войны.

- Думаешь, она окончится?

- Войны всегда оканчиваются перед тем, как начаться заново.

Георг поджал губы.

- Раньше я ни над чем подолгу не задумывался. Всё, что я обожал, так это просто жить…Любопытно, как люди умирают? Психологи, наверно, знают?

- Как голодные мухи, - сказал я, - или как оставленные вез воды цветы. Вначале цветы сгибаются, теряют свой аромат, а потом сразу умирают.

- А ты? Как бы хотел умереть ты?

- Никак! Никакого желания!

- Цветы и мухи умирают молчаливо, да?

- Без единого слова.

- А я ещё в состоянии говорить.

- Так говори!