Посланница вечности

Но ирония-иронией, а некий душевный трепет все же ощущался. Наверно, это случилось бы со всяким нормальным человеком, соприкоснувшимся с историей. И Роберт, типичный рациональный продукт двадцать первого века, должен был самому себе в этом признаться. Он был нормальным человеком, просто не любил демонстрировать чувства напоказ. Чувства, демонстрации которых от него ждали изначально и как бы подталкивали к этой демонстрации. Он не выносил никаких манипуляций собой.

* * *

Возвратившись домой, Роберт, не откладывая, начал знакомиться с творчеством своего деда. Немецкий, благодаря бабке Алме, он знал неплохо.

Солнце безжалостно ко всему живому,

К человеку безжалостно оно вдвойне.

Втройне безжалостно – к солдату чужому,

Побежденному в этой войне.

С первым лучом – прячется все живое,

Куда же нам спрятать свои раны и боль?…

Грезя прохладой, лесной и речною,

Бредем на карьер – добывать соль.

Ну, это, конечно, поэтический образ, учитывая, что деду удалось пристроиться при кухне… Хотя… Может, это, так сказать, ранний период творчества?

Стихов было немного, не больше трех десятков. Одни длиннее, другие короче, из пары строф. Больше, наверно, не поместилось – в блокноте было всего двадцать листов. Господин Фишер сказал, что блокнот разорвали пополам. Либо дед другие свои стихи хранил в памяти, либо его творческий потенциал был невелик.

Да, не Гёте, однозначно. Хотя Роберт – тот еще ценитель поэзии! Имя еще одного немецкого поэта всплыло в памяти – и не Гейне, точно. Вот если бы речь шла о латышских поэтах, он вспомнил бы больше имен, все же в латышской школе учился.

Роберт бегло дочитал тетрадочку до конца: описание пейзажа (ну уж и пейзаж, сохрани, Господи!), выплеск эмоций (тоска по дому, чувство безысходности).

Если ад существует, то мы в аду:

Пекло. Песок на зубах, соль на коже.

И с раскаленной сковороды

Пустыни – не выбраться мне, похоже!

Пейзажа все же было больше. И – вот странность – любовная лирика отсутствовала совсем!

Что теперь делать с этим блокнотом? Не в музей же его нести? Детьми он еще не обзавелся и в ближайшем будущем не собирался, чтобы оставлять в назидание потомству. Роберт пока положил блокнот в нижний ящик письменного стола.

А вечером заглянул на огонек приятель-сосед Эрик, и Роберт предложил ему познакомиться с литературным наследием дедушки – немца, о существовании которого сосед до сей поры от Роберта и не слыхивал. Эрик был с поэзией на более короткой ноге. Во всяком случае, мог прочесть девушке при знакомстве несколько стихов подряд из школьной программы без запинки. Роберту не то чтобы была интересна его оценка, но хотелось с кем-то поделиться, вот странность! Какая-то смута жила в душе.

Эрик в темпе одолел стихи и вынес вердикт:

– Данте!

– В каком смысле?

– Путеводитель по аду. «Божественная комедия», слыхал?

– Ну а как же!

– Ты бы хоть съездил в эту Россию, что ли… По местам боевого бесславия, так сказать, твоего деда. Хотя не думаю, что климат там сильно изменился. Бр-р-р! Даже и подумать – некомфорт! Хотя вряд ли ты сейчас отыщешь там его следы. Их давно занесли песок и время! Уж, наверно, в этой их степи, где хоронили пленных, все бугорки сравнялись с землей.

– Делать мне больше нечего – ехать в Россию искать следы!

«Данте! – усмехнулся Роберт, проводив соседа. – Эк, замахнулся!»

Допустим, дед Генрих любил бабку Алму не меньше, чем Данте свою Беатриче. Но тот хоть посвящал своей итальянке стихи о любви. А в «собрании сочинений» деда Роберту не попалось о любви ни строчки. Да и какая там любовь в тех условиях? Начинался новый день – и одному Богу было известно, доживешь ли ты до его конца. Либо пристрелит солдат в ушанке и валенках «при попытке к бегству», либо не дотянешь до вечера по причине истощения и приобретенной на российских просторах болячки, ставшей хронической.

Впрочем, какие валенки и ушанка, если в стихах – жара и зной, и иссушающие ветра? Хотя, ведь и зимы там у них, наверное, бывают тоже? Велика Россия.

А потом, может, до ухода на фронт дед в своем раннем творчестве и писал бабке Алме стихи о любви, и были они не столь корявы, как в творчестве позднего периода – о русских пейзажах? Жаль, конечно, что эта страница жизни его предков для него закрыта навсегда. Никогда не приходило бабке в голову делиться с внуком подробностями своей семейной жизни с немцем. Может, отцу что-то и рассказывала. Отец тоже этой темы никогда не развивал. Не те были времена.