После 1945. Латентность как источник настоящего

Между серединой 1950-х и до нашего дня многие моменты в истории порождали чувство, будто то, что лежит латентно-скрытым под поверхностью реальности, наконец выходит на свободу, показывается на открытом месте. Однако все это оказалось обманчивым. Но прежде чем я буду говорить о некоторых таких моментах в следующей и последней главах, я хотел бы указать еще на один исторический аспект этого эффекта латентности, ощущаемый после 1945 года – в рамках Stimmung’а своего времени. Этот аспект латентности связан с одновременностью двух чувств: чувства закупорки движения вперед и чувства невероятной легкости этого движения. Движение вперед легко далось Западу из-за быстрого экономического роста; а Востоку – потому что коммунизм никогда не брал на себя никакой ответственности за беды прошлого, так что возможность «двигаться вперед» всегда воспринималась им как должное. Движение вперед легко синхронизировалось со всевозможными историцирующими дискурсами и концептами – то есть с дискурсами и концептами, согласно которым время продолжает оставаться неизбежным агентом регулярной смены и трансформации. В этом духе оборотной стороной постоянной угрозы атомной войны оказалось то начальное впечатление, что достичь состояния мира после войны возможно на самом деле, что достичь мира можно в ходе переговоров победителей и драматически переменить жизнь к лучшему. Однако подобный мир никогда не находился в пределах досягаемости. Скорее именно его отсутствие и задало условия начала холодной войны – и именно холодная война в конце концов предложила структуру более устойчивую для предотвращения конфликта в глобальном масштабе, чем любой мирный договор в духе предшествующих столетий. Безопасность оказалась установлена – в виде циничного парадокса.

С другой стороны, круговое движение между тремя культурными конфигурациями никак не соотносимо ни с какими историцирующими мировоззрениями. Позже я выскажу предположение, что на протяжении доброй половины ХХ века это движение включало в себя возможность другой «неисторицирующей» «конструкции времени» – то есть нового «хронотопа». Это новый хронотоп «гибернации», так сказать. И только теперь, в начале XXI века, этот хронотоп, эта новая конструкция времени начинает медленно себя выявлять. Возобновившееся среди нас восхищение работами Альбера Камю, написанными после 1950 года, например, – это симптом изменения ситуации. Более чем кто-либо из своих современников, Камю отрицал историцирующий хронотоп, считая его устаревшей, малоподвижной и чрезвычайно опасной системой мыслительных координат. И здесь латентность будет относить нас к особому чувству, которое продуцируется начиная с 1950-х вследствие появления (или смутного ощущения появления) нового хронотопа, который еще не мог быть полностью осознан, ибо был сокрыт под другими, более знакомыми структурами времени, которые вновь и вновь воспроизводили как капиталистический, так и коммунистический мир.

Исторические моменты между 1950-ми и сегодняшним днем, к которым я сейчас обращусь, включают в себя иллюзию, которую человечество проживало не раз и не два, что мы, наконец, откопали то, что было спрятано и что так долго не хотело себя показывать. Выстроенные в исторической последовательности, эти моменты дают определенную генеалогию, согласно которой латентность формирует сами истоки нашего настоящего. Тот ритм, что возникает из их немой смены, не имеет ничего общего с векторным временем историцирующих хронотопов. Скорее это форма времени, структурированная повторяющейся уверенностью, что «нечто», наконец, было отпущено на свободу благодаря какому-то явлению, которого никто не знал прежде. Такая темпоральность латентности напоминает – по крайней мере из перспективы моей мысли – «Историю бытия» Хайдеггера, написанную для того, чтобы обеспечить фрейм для «явлений истины» (или моментов «несокрытости Бытия»), которых он с таким отчаянием ждал. И по этой причине название моей последней главы и сформулировано в качестве вопроса – «Раскрытие латентности?».

Глава 7. Раскрытие латентности?

Моя история со временем