После Аушвица

Страшно смотреть на их фотографии: они сидят с родителями или играют со своими детьми, почти как на пикнике, до сих пор не подозревая о судьбе, которая их поджидает. Многие из них принесли с собой много вещей, и груда их имущества становилась все больше и больше, простираясь мимо тридцати складов, пока не устилала большую часть окружающей земли. Работа в «Канаде» никогда еще не шла так оживленно, и в наш один обеденный перерыв я присела на залитой солнцем улице, чтобы отдохнуть и съесть свой паек. Группа заключенных-мужчин проходила по другую сторону электрифицированного забора, и я узнала одного человека.

– Папа! – закричала я и подбежала к нему.

Он выглядел похудевшим в тюремной форме и берете, но это был определенно мой отец.

– Эви!

Папа подошел к забору, и мы стояли напротив, глядя друг на друга. Я могла дотянуться и дотронуться до него, но это было слишком опасно из-за электрического забора.

Он спросил, где мама, и я ответила ему, что она тоже работает в «Канаде».

– Как Хайнц? – спросила я в свою очередь. Папа сказал, что Хайнц в порядке, работает на ферме, на свежем воздухе и имеет возможность укреплять физическую силу.

– Слушай, Ева, – прошептал он, – я работаю в отделе пиломатериалов, и у меня ответственная работа. Мне кажется, я смогу попробовать прийти сюда в то же время завтра – ты не могла бы привести сюда и маму?

Маму, конечно, охватило волнение и радость при новости, что папа и Хайнц были здоровы, и на следующий день нам обеим удалось встретиться с отцом около забора. Как мы и условились, в назначенное время папа пришел, и я видела, как родители обменивались короткими фразами.

– Фрици, – сказал он, – а как же твои волосы?

Мама провела рукой по лысой голове и застенчиво улыбнулась.

– Не волнуйся, Эрик, они снова отрастут.

Однако отец остался безутешным, как будто внешний вид жены наглядно показал реальность нашего положения.

– О Фрици, – сказал он, – что же с нами будет?

Вскоре папе пришлось покинуть нас, но он пообещал вернуться снова и попросил меня принести ему сигарет из «Канады», чтобы он мог обменять их на что-нибудь нужное. Иногда охранники видели, как я подбрасывала ему пачку, но у меня никогда не возникло больших неприятностей из-за этого.

Однажды папа перестал приходить. Я продолжала ждать его каждый обеденный перерыв, но он так и не появился. Я сходила с ума от беспокойства. Я внушала себе, что его перевели на другую работу, которую он не мог так легко оставить, но я не могла оттолкнуть кошмарную мысль о том, что он перестал приходить, потому что был мертв.

В любом случае, деятельность в «Канаде» постепенно сводилась на нет, а это означало, что нас с мамой должны были перевести на новые должности. За два коротких месяца в Биркенау было убито больше евреев, чем за предыдущие два года, причем подавляющее большинство составляли венгры. Ежедневно перевозилось в среднем 3300 человек, а в некоторые дни – до 4300, причем три четверти из них направлялись прямо в газовые камеры. Пламя крематориев горело ярко, ночь за ночью, но теперь все были мертвы – и нам приходилось разбирать вещи, оставленные жертвами.

Нас перевели в другие рабочие подразделения, где сначала мы таскали тяжелые камни с одной стороны лагеря на другую и разбивали их на мелкие кусочки, а затем работали в бараках, где мне приходилось плести из кусков жесткой резины веревки, которые потом использовали для бросков ручных гранат.

Работа в бараке оказалась самым тяжелым и мрачным временем в моей жизни по одной простой причине: я была там одна. Осенью маму «отобрали».

Я видела, что она все худела и худела и что тяжелый труд дал о себе знать, но я не понимала, насколько опасным становится ее положение.

Однажды нас вызвали в душ, что всегда было ужасным испытанием: мы боялись, что нас отравят газом. На этот раз все помылись как обычно – но потом с другой стороны помещения открылись двери, и снаружи нас ждал Менгеле. Мокрые и голые, мы проходили перед ним, пока он хладнокровно решал наши судьбы. Прищурив глаза, он досконально осматривал нас и решал, кому жить, а кого «отобрать».

Меня начало знобить от облегчения, когда я попала в группу выживших. Но на этот раз мамы не оказалось позади. Я обернулась и с трудом поверила своим глазам: маму загоняли в сторону «отобранных» женщин.

В ужасе я закричала, и мама сразу же попыталась подойти и успокоить меня – но Капо ударила ее кожаным ремнем.

– Попробуй рассказать Минни, – прошептала она, когда ее выталкивали из двери, и когда маму увели, все еще обнаженную, мне казалось, что я видела ее в последний раз.

Последующие месяцы были беспросветными и лишенными надежды. Мне удалось рассказать Минни о случившемся, при этом я очень рисковала, уклоняясь от охраны и прожекторов, чтобы добраться до больничного блока посреди ночи. Она обещала сделать все возможное, но не могла ничего гарантировать.