После бури. Книга первая

Корнилов долго-долго не отвечал, не мог собраться с мыслями.

Наконец ответил:

— В Самаре, в последний раз... в августе тысяча девятьсот тринадцатого года. За год до войны.

— По причине? По какой причине были?

— Навещал отца.

— Навещали отца... Кем он был? Ваш отец?

— Он был адвокатом.

— Адвокатом... Примечательно! А в каком году отец переехал в Саратов и стал инженером? И основал в Саратове техническое акционерное общество «Волга»?

— Когда я навещал отца в Самаре, он говорил мне, что намерен основать в Саратове строительное общество.

— Способным человеком был ваш отец: адвокат, юрист, а встал во главе технического общества!

— Способным, действительно очень способным человекам он был, я никогда в этом не сомневался. К тому же, знаете ли, филологи, историки, а юристы — особенно — в те времена часто возглавляли коммерческие и технические предприятия. Да хотя бы и Витте Сергей Юльевич! Министр путей сообщения, министр финансов, председатель комитета министров, даже «эру Витте» создал в политике, а ведь по образованию — математик, вот кто!

Корнилова потряхивала дрожь, но он, напрягая память, все пытался увести разговор куда-нибудь в сторону. Вот он и подумал,— может, Витте поможет?

— Это вы — к чему? — спросил УУР.

— Это я вообще.

— Ах, вообще! Вот, значит, кто вам по сию пору не дает покоя — Витте! Немец! Немец, да такой, который хвастался, что ничего немецкого не знает — ни религии, ни одного слова по-немецки, ни даже своей родословной. Что верно, то верно, немецкое-то он все предал, но и русским от этого не стал, был ублюдком и умер ублюдком. Взятки брал чудовищные. Управлял Юго-Западной сетью железных дорог, так жалованье имел пятьдесят тысяч годовых, а стал директором департамента — восемь только, вот и наверстывал. Вас именно эта деятельность господина Витте интересует? Она? Впрочем — о чем это я? Да кто из царских прихвостней и лизоблюдов когда-нибудь не воровал? Смешно!

Так или иначе, но Витте не помог, Корнилов вспомнил историка Ключевского:

— «В половине девятнадцатого века русское дворянство было пристроено к чиновничеству и страна стала управляться не аристократией, не демократией, а бюрократией, лишенной всякого социального облика». Помните? Ключевский? Отсюда, от этой бюрократии, появился и Витте.

— Ну, положим,— обиделся за Ключевского УУР,— положим, Василий Осипович шел дальше, гора-а-здо дальше: «Народ становится исторической и политической личностью, приобретает национальный характер и сознание своего мирового значения только в государстве, а государство это есть верховная власть, народ, закон и общее благо!» Витте, конечно, так же, как и вы, народ не понимал, только вы по-разному не понимаете. Витте думал, будто народ — это рабочая сила, без которой государство, к сожалению, обойтись не может, если же обойдется когда-нибудь, ну, хотя бы с помощью той же самой техники и науки, так это будет отлично, прелестно будет — и государство, и государственность достигнут своего идеала. Вы же думали, и даже возводили в прекрасную мечту, чтобы народ обрел народовластие. Вы, разумеется, так полагали?

— Разумеется! — подтвердил Корнилов, а УУР этому подтверждению обрадовался и даже прихлопнул в ладоши:

— Ну вот, ну вот — разумеется! — Потом он посерьезнел, у него переход от серьезности к чему-то детскому и обратно происходил так явственно, что за этим интересно было наблюдать по глазам, по губам, по складкам на щеках. Очень серьезный, УУР сказал: — А народу совершенно не нужно народовластие. Совершенно! Ему его навязывают различными ухищрениями, но это уже другое дело! Вас это удивляет?

— Что скажете дальше?