После бури. Книга первая

— Мы не смогли восстановить прежние отношения.

— Куда уехала Ковалевская?

— Мне это неизвестно.

УУР сочувственно задумался, и в паузе вот что случилось: папочки явились. Оба! Оба-два Константиновича, Василий и Николай Корниловы, один курносенький, в пенсне и, кажется, с веснушками, у другого на сухощавом лице ястребиным нос, одина — двокат, другой — инженер путей сообщения. Оба отнеслись к сыночку участливо: «Мы тебя не выдадим!» Оба полагали, что, если они явились в критический момент, заявили о своей моральной поддержке,— значит, дело в шляпе.

Вечное заблуждение отцов!

И опереточное мимолетное это явление было лучше, чем ничто, гораздо лучше, тем более что папочки промурлыкали какой-то куплетик, кажется, «Когда б имел златые горы...» Папочки были в смущении и ничего не требовали. Наоборот, они о чем-то просили. Ну да, они просили защитить их. Ведь когда защищаешь кого-нибудь, то не с такой очевидностью ощущаешь, что тебе самому совершенно необходима чьято защита!

Вот папочки и подсказывали Петруше: «Защити! Ну, если нас не можешь — защити Борю и Толю?!»

А — что? Стоило представить того и другого в веревочной слободе, чтобы понять, насколько они здесь беззащитны.

«Борю и Толю — не можешь? Ну, а Леночку Феодосьеву?»

Еще бы! Подумать только, что за человек Бурый Философ, и сразу же поймешь, что защищать Леночку совершенно необходимо.

«Леночку — не можешь? Ну, а Евгению Владимировну?»

Евгения Владимировна явилась на память странно: сперва с темными глазами, потом с голубыми.

«Это,— догадался Корнилов,— это при самой первой встрече вблизи крайних избушек Аула, на коровьем выпасе, глаза Евгении Владимировны показались мне темными. На самом же деле они были голубыми». За годы, которые они провели в любви, он так и не сказал ей о ее черноглазости, которая ему столь явственно когдато показалась. Жаль, жаль, что не сказал! Нынче особенно жаль этого стало.

Папочки еще порассуждали — кого бы сынок Петруша мог защитить, и как-то незаметно, бочком-бочком, исчезли...

А Великий-то Барбос? Ни слуха, ни духа, ни гугу.

Корнилов его упрекнул: «Истинно-то великие, они не трусливы!» А потом подумал и сделал скидку:

«Значит, так и надо Великому — умница! Знает, что делает! Значит, так и надо — не показываться на глаза УУР преждевременно!»

Однако же на что-то, на кого-то надо же было надеяться?! Хотя бы слегка? На кого-нибудь?

Никто его не выручал, не облегчал положения.

Неизвестно, надолго ли, но выручил его УПК.

Он вошел в избу, остановившись на пороге, ахнул в недоумении и спросил, почти что крикнул:

— Все сидите? Все сидите, беседуете, язви вас?! И конца-края не видать вашим беседованиям, а что дело стоит — горя мало?! Замечательно и поразительно! Нет чтобы скорее, а сказать, так завтра же собирать собрание, объединять веревочников в единый трудовой коллектив, нет этого государственного и общественного дела, а есть одна только бесконечная беседа, одни только личные разговорчики! Вы даже и не знаете, не интересуетесь, что же за этими стенами в эти часы и в минуты происходит, как там складываются обстоятельства к объединению?!

— Что же там происходит? — спросил УУР.— Что там такого, особенного?

УПК, небольшого росточка, но плечистый и длиннорукий, негодуя, смял в руках матерчатую свою кепочку и, шагая из угла в угол избы, стал говорить отрывисто и зло:

— Ну конечно, ну конечно, где тебе, интеллигентной твоей голове, додуматься — что может и что неизбежно должно в данный момент с веревочниками происходить? Сроду нет, сроду не додумаешься! А вот темные веревочники, они поняли отчетливо, что делать, и на базаре и в соседних сельских поселениях они в спешном порядке продают всю до нитки, у кого какая есть, готовую веревку! Вот чем они, к твоему сведению, в настоящее время заняты!

— Почему это они? Вдруг? — снова спросил УУР.

— А потому вдруг, что завтра, когда они объединятся в настоящую артель, индивидуального сбыта и торговли у них уже не будет, будет только через контору артели. Вот они и спешат сломя голову расторговаться! И продают свою продукцию, веревку свою направо и налево по бросовой хотя бы цене, за копейки, кому придется, хотя бы даже и спекулянтам-антисоветчикам и рвачам!

— Какой же им смысл продавать за копейки? Что-то тут не так...

— Тут все так! Все как есть: копейки они сегодня получают в собственные руки, а рубли-то завтра получит артельная касса — вот какой у них частнособственнический интерес!

— Но ведь это же их собственная, а не артельная веревка, они ее вправе кому угодно и за какую угодно цену продавать! При чем здесь мы с тобой?

— Мы? С тобой? Да мы с тобой полностью в ответственности за такое безобразие, за такую их несознательность: артель завтра в трудовой коллектив организуется окончательно, а касса-то у той артели будет пустая? С чем начинать-то придется артели, с какими такими деньгами и средствами? Может, правление по миру пойдет, с того и начнет свою деятельность?

УУР подумал и сказал:

— Что же мы теперь — веревочников на веревках должны держать? Что мы должны делать?