После бури. Книга первая

А потом он вот что придумал, что изобрел: исключил из размышлений все сколько-нибудь серьезное о себе самом настоящем! Корнилов прошлый – пожалуйста, сколько угодно! Корнилов будущий – это с натяжкой, с усмешечкой, но это возможно. Все люди вокруг нынешнего Корнилова – так это даже его мыслительный хлеб, без этого нельзя, чтобы их не поразгадывать, не поерничать над ними! Но сам Корнилов, нынешний, настоящий, реальных, это – табу! Тут ведь как? Сначала ты сам нынешний, затем все то, что рядом с тобой, потом – что дальше, что совсем далеко, и так без конца и без края, так пошло и пошло вплоть до... тупика. Из которого уже и выхода-то нет, да и может ли быть? Может ли быть, ежели начнешь рассуждать о своем времени, о Москве, о Берлине, о Пекине, о Париже, обо всем, где и что хорошо, а где и что плохо, начнешь думать о смыслах и даже – о смысле всех смыслов?

Так Корнилов – как? Подробности сиюминутной жизни – пожалуйста, он их обдумывает, чувствует, проклинает, снова ищет, но о самой жизни, ну хотя бы о том, что такое нэп,— надолго ли это и правильно ли это или не правильно, с точки зрения человечества и даже с его собственной точки,— об этом ни гугу! Нишкни!

Ох, чем-то кончится это изобретение!

Изобретение это, а исполнение изобретения так особенно,— было делом нелегким, очень трудным, а если все-таки удавалось, так только потому, что было для него спасением. Корнилов что-что, а, слава богу, научился спасаться, жизнь научила...

Тем более – чем-то кончится? Это изобретение?!

Кто?

Буровая партия ждала приезда Барышникова.

— Вот приедет...

— Вот приедет, скажет...

— Вот приедет, как с нами рассчитается? Действительно, как? Не заплатит за аварийную скважину ни копейки? Взыщет неустойку по срокам исполнения работ? Заставит бурить новую скважину в счет заброшенной?

Большой убыток имеет нынче Корнилов, хозяин «Конторы», заметно меньший – мастер Иван Ипполитович, затем следовали убытки рабочих, все вместе они теряли значительно меньше, чем один Корнилов, но все равно их потери молчаливо и вслух признавались главными и драматическими. Потому что – рабочий класс.

Корнилов о своих убытках говорить стеснялся, больше расспрашивал Митрохина:

— И что же, Барышников этот всю жизнь был крестьянином, а потом в один момент стал председателем «Смычки»? В Ленинград стал ездить, новозеландские этикетки покупать, наклеивать их на ящики с семенихинским маслом – все в один прекрасный день?

— В один прекрасный! – подтверждал Митрохин.— Сами не чаяли, что среди нас такой человек существовал, а сделана Советской властью кооперация, сагитировалась, тут начали и Барышникова тоже агитировать на вступление в «Смычку». Многих тогда агитировали, всех поголовно, большинство отказывалось, Барышников тоже отказался, но совершенно по-своему: «Вступлю, но только в том случае, если сделаете меня председателем!»

— Дальше?

— Засмеялись и отступились. А дошло до председательских выборов, отказываются все по причинам малой грамотности, по слабости характера, по здоровью, по слишком большой многосемейности, ну тогда и пошли к Барышникову: «Ты в тот раз в шутку говорил о председательстве? Либо всерьез?» Он ответил: «Всерьез! »

— Он грамотный?

— Был так себе. Но дальнейшим овладел за год. И даже менее того.

— Был сильный крестьянин? Зажиточный?

— Не сильнее других. Но каялся: «Борозду гоню, а сам в рассуждении – это бы вот продать за столько-то, а то купить бы за столько, а разницу бы на следующую пустить куплю-продажу...» Ну, конечно, каялся только выпивши: русский мужик и вдруг о торговле мечтает, и не где-нибудь, в борозде. Срам!

— Был срам. А нынче?

— Правда, что был, а нынче уважение: не каждый способен подобным же образом на нэп откликнуться!

Первая встреча с Барышниковым припомнилась Корнилову: приехал, кивнул небрежно, попинал ногами буровой инструмент, заглянул в устье скважины, задал три или четыре вопроса по существу дела, технически совершенно грамотные, уехал. Уезжая, предупредил: не уроните в скважину какой-нибудь посторонний предмет.

Ну, конечно, Корнилов уже в ту минуту Барышникова уважал.

И теперь угадывал: был ли расчет, была ли выгода Барышникову забить скважину? Может быть, он раздумал строить маслодельный завод и скважина ему не нужна? Может быть, решил перенести завод на другое место?

Обычно Барышников появлялся на скважине в обед, наверное, чтобы не отрывать людей от работы, появлялся минут на пять. «Бурите, буровики? Бурите, буровики!» Всегда он был не один, а при счетоводе «Смычки» в желтых форсистых ботинках и с председателем Семенихинского сельского Совета в стираной-перестираной! гимнастерке. Ну, и еще вел он разговор, в каждом слове технический и хозяйский: «Худо будете работать – худо буду платить!», «Сроки не выдержите – сделаю удержание!», «Дойдете до водоноса, ту же минуту позовете меня. Без меня фильтр не опускать я сам должон углядеть это дело!»