После бури

– Ты что, болван! Жалеешь? Ты как бьешь? – заорал вдруг пристав на Кан-дыбу.

– Ваше, высокоблагородие, я как полагается… Да разве его прошибешь, звереныша!..

– Не рассуждай! Бей!

Наконец, пристава прорвало. Он не выдержал и, подскочив к околоточному, выхватил у него из рук плеть.

– Запорю-у-у! Уничтожу-у… Щенок! – в бешенстве кричал он, нанося удары.

Плеть свистела, но воля победила, и боль уже притупилась. Теперь Вася был уверен, что стерпит и не такое и что страшно было только сначала. При каждом ударе он вздрагивал и все сильнее прижимался к стене.

Пристав устал. Он с силой бросил плеть на пол, выбежал в соседнюю комнату и нервно зашагал из угла в угол.

Кандыба вытаращенными от испуга глазами проводил начальника и подошел к юноше.

– Ты что, Васька… Очумел? Хуже будет…

Зотов медленно повернул к нему красное лицо, несколько секунд смотрел, словно не узнал, затем глухо сквозь зубы проговорил:

– А ты, Кандыбище, свое получишь… Если не я, так другие тебя найдут…

– Вот так углан! – не то с восторгом, не то со страхом, сказал Чураков, стоявший все время в стороне.

– Озверелый… Ну как есть озверелый! Волчонок! – пробормотал околоточный, вытирая лицо красным платком.

Вася не слушал. Уткнувшись головой в холодную стенку, он замер, а из глаз его катились крупные слезы. Спина горела, как будто ее поджаривали, но плакал он не от боли, а от бессильной ненависти, кипевшей в груди.

“Эх, ружье бы…” – с тоской шептал он.

И вдруг в голове молнией мелькнула мысль. – “Луньевка. Пожар в горе. Газ”.

Лет пятнадцать тому назад на одной из шахт, в Луньевке, вспыхнул пожар. Пожары в горе не такая редкость, но в тот раз не приняли вовремя мер и огонь с креплений перешел на уголь. Уголь не потушить. Забои с горевшим углем перегородили сплошной стеной или, иначе, перемычкой, чтобы прекратить доступ воздуха, а шахту забросили. Прошли годы, и никому не известно, прекратился пожар или уголь продолжает медленно гореть. В шахту спускаться нельзя. Она наполнилась углекислым газом. Это мертвый газ. В нем не может гореть свет и все живое моментально гибнет. Он не имеет ни запаха, ни цвета. Он значительно тяжелее воздуха и льется, как вода, растекается по всем забоям, штрекам и, наконец, начинает заполнять главный ствол.

“Сказать, что типография спрятана там, и увести пристава и других полицейских, – лихорадочно думал Вася. – Мы спустимся вниз и будем двигаться вперед, пока не погаснут фонари. А тогда все… Никто не уйдет. Газ поднимется и все захлебнутся. Спасать некому”.

О себе Вася не думал. Себя он как-то выключил из жизни, и ему стало все безразлично.

“А если живодер или кто другой знает, что в шахте пожар? – Эта мысль сразу остудила воспаленную голову. – Нет, так не выйдет”.

В комнату вернулся пристав. Он уже успокоился и снова обрел обычное насмешливое, жизнерадостное настроение.

– Вот что, Кандыба, – весело сказал он. – Быстро одевайся и приведи его шайку, его товарищей. Всех, кто попадет. Понял?

– Так точно! Понял!

– Да поживей! – уже вдогонку крикнул пристав. – Ну что, Зотов? Долго ты намерен молчать?.. Жаль мне тебя… А ничего не поделаешь, приходится… – с притворным сочувствием сказал он, глядя на рубцы от плети. – Не хотел бы я быть на твоем месте! Подумай, подумай, пока не поздно. Какой тебе смысл упорствовать? Исполосовали спину, других поставил под удар… Все равно сказать придется… Чураков! – обратился он к городовому. – Принеси-ка сюда еще веревку и соли. Да смотри, чтобы соль была мелкая.

– Много соли, ваше высокоблагородие?

– Горсть.

– Слушаюсь!

Чураков вышел. Кутырин устроился за столом и, вытянув ноги, потянулся.

– Ну, что забеспокоился, Зотов? Эта соль не для тебя, не бойся. Конечно, если бы тебе полосы посыпать, теплее бы стало, но я думаю, что ты и это выдержишь. Ты крепкий… А вот сейчас мы проверим твоих товарищей! Как они? Такие же, как и ты? Будут они молчать или заговорят? Как ты полагаешь? Я вас всех плеточкой поучу. Вы у меня шелковые будете, ручные! Я вас научу, сопливых революционеров!

Только сейчас Вася понял, зачем “живодеру” понадобились его друзья.

– Они все равно не знают. Напрасно мучить, – глухо сказал он.

– Ага! Уже заговорил! – засмеялся пристав. – Вернулся дар речи! А вот посмотрим, как ты заговоришь, когда я привяжу их на твое место да всыплю, как тебе, а потом еще и солью посыплю!

– Они не знают, – с отчаянием почти простонал Вася. – Никто, кроме меня, не знает.

– А вот мы сейчас и проверим, знают они или не знают! Не все же вы такие каленые. Кто-нибудь да проговорится! А если они не знают, тебя попросят. На коленки встанут перед своим атаманом. “Скажи, Васенька, пожалей нас, бедненьких”, – плаксиво протянул Аким Акимович и снова засмеялся. – Я ведь предупреждал тебя по-хорошему! Со мной шутки плохи. Ой, плохи, Зотов!

Вошел Чураков со стеклянной солонкой и веревкой.

– Куда прикажете, ваше высокоблагородие?

– Поставь на стол. А веревку положи.