После Ельцина. "Веймарская" Россия

Но то - полюса, со своим не только наиболее осознанным и отчетливым, но и с наиболее постоянным настроем. Предсказать же массовую реакцию гораздо сложнее.

В начале 1990 г., когда мне впервые было разрешено приехать в Москву и прочитать курс лекций в МГИМО, в спектре мнений преобладала готовность брататься с Западом. Он ассоциировался с началом новой жизни, твердо обещанной народу его руководителями.

Но с каждым следующим приездом я видел, как постепенно испа

288

ряются эти надежцы, а вместе с ними - и вера в то, что Запад поведет себя так, как положено более сильному и богатому брату.

Воспользуюсь описанием этих изменений, опубликованным московским Институтом социально-политических исследований: “Резко сократилось число сторонников курса радикальных реформ. Многочисленные результаты социологических опросов свидетельствуют о качественных изменениях и переориентации массового сознания россиян: от мощного общественного подъема и веры в скорые положительные результаты до состояния отчуждения и неприятия официально проводимой политики”21.

Не сладко придется Западу, однозначно отождествившему себя именно с этой политикой! Справедливо или нет, но ее живым олицетворением стала российская люмпен-буржуазия, киоскеры, торгующие низкосортным импортным хламом вокруг каждой станции метро. Джудит Инграм в “НьюЙорк Таймс” передает точные приметы этой однозначной идентификации: “Старушки все время приходят и проклинают нас, - жаловалась одна из продавщиц… У многих, кто радовался разграблению киосков [во время октябрьского мятежа], источником ненависти было не только отчаяние по поводу российской бедности, но и отвращение к Западу. “Убирайтесь домой и возьмите с собой свои сникерсы”, — кричали американскому фотографу демонстранты около парламента. Это было постоянной темой антиельцинских демонстраций… У ближайшего к парламенту метро женщины собирали подписи в поддержку Александра Руцкого и Руслана Хасбулатова под плакатом, умолявшим русских не становиться “рабами Запада““22.

Можно ли разрушить эту идентификацию? Изменится ли она даже в том случае, если будет реально доказано, что поддержка Запада - это не одни только сникерсы? Боюсь, что во многом изменения необратимы. Два великих разочарования - в реформаторских потенциях послеавгустовского режима и в союзнических потенциях Запада, наложившись одно на другое, породили невиданной силы эффект отчуждения.

Сердце кровью обливается, как подумаешь, насколько просто было этого избежать. Ничего не стоило Западу, поставившему себя в России в положение президента Гувера в разгар Великой Депрессии, уподобиться другому президенту — Рузвельту, вернувшему американцам надежду. И тогда все эти отчаявшиеся женщины оказались бы на его стороне.

Это не фантазия. Расскажу в доказательство о своих одиноких попытках пойти против течения. Кое-что читатель о них уже знает, но теперь, думаю, ему и понятнее станут уроки, которые я из них извлек.

Средство от шок

За два десятилетия, которые я провел в Америке, живя, главным образом, в маленьких академических городках (я преподавал историю и политические науки в Беркли и в Энн-Арборе), успел опубликовать много книг о русской истории и политике. Получив возможность приезжать и наблюдать события на месте, я тотчас убедился в том, как на глазах обрастает плотью моя веймарская метафора.

289

Развал империи был при дверях, демократическая трансформация набирала обороты, радикальная реформа была неминуема. Неназванные по имени герои моих книг - фашистские философы и журналисты, не имевшие до перестройки никакого отношения к московской политике, прозябавшие в подпольных сектантских кружках и издательских группах, - вышли на политическую сцену. Ясно было, что чем радикальнее будет реформа, чем больше лишений принесет она массам, тем больше будет у этих людей шансов создать и возглавить массовое реваншистское движение.

На администрацию Буша надежды не было ни малейшей. В моих глазах она воплощала интеллектуальную стагнацию, тупой и самодовольный “гуверизм”. Не было у меня и адекватного доступа к средствам массовой информации, чтобы серьезно предупредить западную публику: титулованные эксперты, о которых я уже столько говорил, меня заблокировали. Я чувствовал, что остался один на один со страшной проблемой. Что же было делать? Просто сидеть и смотреть, как неотвратимо растет самый большой экзистенциальный страх всей моей жизни? Все мое существо протестовало против такого предательства - своей родины, своих друзей, своих убеждений, самого себя, наконец. Тем более, что кое-какие моральные ресурсы в моем распоряжении все-таки были.

Был у меня, например, мой старый диссидентский авторитет в России. Плюс тот очевидный факт, что к власти шло поколение моих читателей. Мое имя открывало мне все двери в тогдашней Москве. Не такой уж великий капитал, но и он мог принести какието дивиденды. Долго думать о том, с чего начать, не требовалось.