После Ельцина. "Веймарская" Россия

- погоду. Но вам и в голову не придет обвинять в маминой болезни соседей, подозревать их в тайном заговоре с целью уложить ее в постель, а тем более уморить. Но зато это типичный ход мысли любого профессионального “патриота”: любое несчастье родины приписать проискам иноземных злоумышленников и их внутренних агентов. Достаточно услышать, что человек свободно говорит по-английски, чтобы сразу заподозрить его в предательстве. Думаете, я преувеличиваю? Но вспомните, Веденкин проболтался сам, что в таких случаях первым делом он спрашивает себя: “Так кому они служат? На кого работают?” Конечно, в устах бригаденфюрера СС, обслуживающего международный фашистский капитал, это звучит особенно пикантно. Но и независимо от этой подробности получается черт знает что. Выходит, что только необразованные, не владеющие иностранными языками люди могут быть верны родине? Но как и любая психическая патология, “национальное самодовольство” не видит и не слышит себя со стороны.

106

Мало кто знает, что однажды Россия уже проходила лестницу Соловьева, все четыре ступеньки - от профанации патриотизма, через “национальное самодовольство” и “национальное самообожание” к национальной катастрофе. Случилось это четыре столетия назад, и провел ее по этому страшному пути царь Иван IV, известный больше как Грозный царь. Обычно он ассоциируется с крайней жестокостью и деспотизмом. А вот то, что роднит его с нашими крикливыми “патриотами”, известно гораздо меньше.

“Никоторое государство

нам высоко не бывало…”

Происходило все на фоне четвертьвековой Ливонской войны (1558-81 гг.) Как было в те времена заведено, все монархи именовали друг друга “братьями”. И вот находим мы в самом начале войны, в 1558 г., в дипломатической ноте датскому королю странное замечание, что не к лицу ему “такого православного царя и всея Руси самодержца называти братом”. Дания, между прочим, была тогда великой державой и дозарезу нужна была Москве в качестве союзницы. И вдруг такой афронт. Два года спустя точно то же самое отписано было и королю Швеции. Не может, мол, великий государь терпеть такое панибратство со стороны какого-то шведа, “если нам только цесарь римский брат и иные великие государи, а тебе тем братом называтися невозможно”. Швеция, естественно, оскорбилась, вмешалась в войну на стороне антирусской коалиции и отняла у Москвы Балтийское побережье. То самое, что пришлось впоследствии Петру с такими трудами отвоевывать обратно. Но если в 1560-м еще признавалось, что помимо цесаря римского существуют в мире еще и какието “иные великие государи”, которым называть нас братом дозволено, то еще через десять лет оказалось, что это чистая фикция, потому что число сократилось до двух: того же цесаря римского, да еще турецкого султана, которые “во всех королевствах першие государи”.

В 1572-м, однако, в послании Грозного полякам в связи с притязаниями его сына на польский престол содержится уже прозрачный намек, что и самому цесарю в кругу “перших государей” не место: “Знаем, что цесарь и французский король присылали к вам, но нам это не в пример, потому что, кроме нас да турецкого султана, ни в одном государстве нет государя, которого бы род царствовал непрерывно через двести лет, потому и выпрашивают они себе почести. А мы от государства господари, начавши от Августа кесаря из начала веков”. В ответ теперь уже и поляки присоединились к антирусской коалиции и отняли у Москвы сто ливонских городов, да еще и пять русских впридачу. На исходе 70-х султан турецкий остался единственным, кому дозволялось с нами брататься, но и то небезоговорочно, ибо уже в силу своего басурманства он никак не мог быть причастен к “началу веков” и Августу кесарю. А уж о прочей коронованной мелкоте, вроде королевы английской Елизаветы, которая “как есть пошлая девица”, 107

и толковать было нечего, коль мы, оказывается, уже и Августу кесарю теперь не уступим.

Я нисколько не утрирую. Именно таким языком заговорили вдруг московские дипломаты в конце жизни Грозного царя, на пороге катастрофы: “Хотя бы и Рим старой и Рим новой, царствующий град Византия, начали прикладываться к государю нашему, как мочно под которого из них поступится?” И чем меньше это величание подтверждалось жизнью, чем более безнадежным становилось положение обессилевшей страны, тем круче заносило Ивана. И уже перед лицом капитуляции, в 1581-м, утверждал он, что “Божиим милосердием никоторое государство нам высоко не бывало”. Узнаете язык Баркашова?

Сделав все необходимые поправки - на стиль средневекового мышления, на ментальность самодержца, отождествлявшего страну со своей персоной, - мы четко увидим все четыре ступеньки. Превращение гордости в спесь, затем - в манию величия; самоослепление, утрата чувства реальности…

И неизбежный финал: неслыханный разгром, небывалое унижение, национальная катастрофа, от которой не оправилась Россия и столетие спустя…