После маскарада

– Как бы много ни платили, никто больше не хочет участвовать, хоть тресни. И я не хочу! И требую, чтобы это все прекратилось. Миша наотрез отказался надевать костюм Зорро, у него нервный срыв, он потерял сон и аппетит, его всего трясет до сих пор. Присутствовать при убийстве – приятного мало, я вам скажу. Вместо него сегодня будет сам Петя, и потом Алексей Кротков его сменит.

– Расскажите мне… все по порядку, – попросил Грених. – Как вообще случилось, что эти постановки возникли у вас в театре?

Мейерхольд замялся.

– Я не имел… не имею права, меня просили сохранять секретность. Все в строжайшей секретности, иначе – ссылка! Меня вышвырнут вон из Советского Союза.

– Но, Всеволод Эмильевич, по всему получается, что я просил эту секретность сохранять?

– Да, получается, вы. Через Петю.

– Так могу я узнать само содержание этого, разрази меня нелегкая, секрета? Вы умный, образованный человек, вы понимаете, что Петя и вас, и меня обманул. Меня там не было, Лиду я не удерживал, никого не гипнотизировал. Надо сейчас же что-то предпринять. Но я не понимаю, что происходит!

– Ваш помощник, – начал неуверенно Мейерхольд, – явился недели две назад и попросил на пару слов. Я его сразу узнал, потому как тогда с Ритой и вами за столиком кафе на Смоленской площади он тоже присутствовал. Он объявил, что институт Сербского просит меня предоставить помещение и труппу для театральной постановки, имеющей цель психологического опыта. Это, мол, большая веха в исследовании гипноза, но нужно соблюдать строжайшую секретность. Он назвал вас в качестве руководителя сего прожекта, а также сообщил, что большей частью приглашенные – ваши пациенты, состоящие на учете в институте, и что он берет на себя всю подготовку. Он раздал моим актерам задания, велел найти себе костюмы, некоторые он подготовил для каких-то людей со стороны – я так понял, пациентов. Приходил мальчик, весь пропахший больницей, за плащом и беретом Пажа. Все, что требовалось от нас – молча выполнять прихоти Воробьева. Молча – это значит, что все обсуждения только с ним тет-а-тет, шепотом, друг с другом и вслух говорить о проекте строго запрещалось. Да и не все актеры в нем участвовали, Петя мне, конечно, назвал якобы списочек, но я подозреваю, многое умалчивалось. Рита, например, приходила так… Я поначалу гадал, знает она, не знает. Спросить боялся. Сидел в костюме Летучей Мыши и смотрел на все это, недоумевая и отчаянно страдая. Я ж вам тогда в шоколадном цехе и так намеки делал, и эдак, но вы меня не поняли… Когда эта невинная девочка умерла, Рита совершенно помешалась… Неведомо как сегодня отыграла, думал, сорвет мне все к чертям. Один черт ей брат! Что-то мне подсказывает, профессор, что никакая она не итальянка, а самая что ни на есть русская, классическая Грушенька. Вот говорю вам все это и до конца не понимаю, была ли она замешана. Петя, когда выбирал пластинки с музыкой, долго с ней советовался на этот счет. Да и забыл помянуть… голос говорящего на этих постановках был весь записан тоже на пластинки. Его невозможно узнать, он явно был изменен.

– И вас не удивило, что я ни разу не появился при организации проекта?

– Сами вы не появлялись, – с твердой безапелляционностью возразил режиссер. – Но ваш дух! Он был всюду. Константин Федорович будет недоволен, Константин Федорович будет возражать, нет, Константин Федорович не позволит, Константин Федорович этого бы не одобрил – эти слова то и дело сотрясали стены театра. Воробьев вами, аки демоном, стращал нас. И все слушались, ходили паиньками, лишь бы Константин Федорович остался удовлетворенным, когда наконец явится принимать работу.

– Так вот знайте, Всеволод Эмильевич, я к этому всему не имею никакого отношения. Более того, хочу, желаю, требую разоблачить своего ученика, который, прикрываясь моим именем, затеял какой-то невообразимый абсурд. Ничего общего с наукой.

– Но как же так? Как же? Вы сидели за ширмой, и к вам выходили ваши люди! Они ж вас узнавали, наверное… Паж среди них, итальянец, женщина с цветком в волосах. И Рита… Рита! Она абсолютно уверена, что это вы. Как она страдает, что вынуждена вас покрывать!

– Да не я это! А кто – узнаем сегодня.

– Сегодня? – едва не плачущим голосом повторил Мейерхольд. – Я хотел просить, умолять не делать этого именно сегодня! Труппа ждет, надеется, что я смогу уговорить вас. Мы хотим праздновать наш успех, не лишайте бедного артиста радости вечера после удачного спектакля! Давайте завтра, а? Или возьмем и напрочь откажемся ему подчиняться?

– Если мы не позволим Пете провести сегодня опыт и не разоблачим его публично, то нам никто не поверит. О собрании в конце концов поползут слухи, кто-то да проговорится, что здесь было, какие здесь речи толкали, и мы с вами окажемся… – Грених невольно сделал паузу, вспомнив прощальную фразу Пети, – в зале суда. Не трусьте. Тем более что следователю я уже все поведал, поскольку догадывался, что за моей спиной тут происходит какая-то пакость. Он собирался устроить засаду еще вчера, но собрания не было. Сегодня самый раз. Дайте ему сделать свое дело.