После маскарада

Грених опустился в кресло, обратив взгляд перед собой, Петя вертелся юлой, увидел каких-то знакомых с задних рядов и принялся им махать. Занавес был спущен, профессор рассеянно скользил взглядом по авансцене, не слушая гула в зрительном зале и того, что кричит Петя галерке. В нос ударил едкий запах из газовых рожков.

Вновь и вновь перед глазами вставало воспоминание о проклятом собрании.

Неужели вот под этим потолком, украшенным старой лепниной и расписанным запыленной позолотой, в этих стенах с зеркальной мозаикой, где по карнизам были развернуты самописные транспаранты, вещавшие о труде, Ленине и комсомоле, происходило то, чему он стал невольным свидетелем? Как во сне это было, будто в бреду он видел разноцветные фигуры, рассевшиеся по залу врассыпную, ширму, а за ней тени. Сколько дней минуло с тех пор? Так непривычно светло теперь, ярко, аж кружится голова! Все три кованые люстры горели лампами накаливания – зал сиял совсем иначе. Почему он не решился разоблачить их в тот день, зачем пожалел?

Наконец раздался последний звонок, потух свет, сцена озарилась софитами сверху и светильниками из-под рампы. Пополз вверх занавес, открыв германский пейзаж, сад-ресторан – столики, плетеную арку с надписью: «Table d’hôte». Стало видно и часть механизмов с цепями, с помощью которых двигались декорации. Заиграла музыка – вступление в оперу «Валькирия» Вагнера. Профессора прошиб холодный пот, он невольно полез за платком. Та же пластинка.

Петя чуть скосил взгляд на него. Его рот дернулся не то в улыбке, не то в нервном оскале, а в глазах сверкнул недобрый огонек. Словно позволил себе едва уловимую насмешку над профессором. Или то была игра света, льющегося со сцены, или причуда воображения. Сердце сжалось.

– Два пива. Сюда в сад. – На сцену вышли двое: Тренч – напарник Риты и актер постарше, с седой аккуратной бородой.

– Благодаря моему такту, Гарри, мы получили лучшую комнату в отеле…

Самое начало Грених прослушал, совершенно не глядя на сцену. Уши заложило, собственное сердце стало таким громким, что он не мог разобрать слов. Перед глазами плавала эта злая ухмылка Пети – двуликого Януса, бога, у которого на затылке застыла искривленная физиономия хитрого старца, а вперед смотрело молодое лицо добродушного юноши. Он давил тяжелое дыхание, но воздуха становилось все меньше. А еще эта стена с газовыми светильниками рядом.

Чтобы хоть как-то отвлечь себя, Константин Федорович стал разглядывать театральные механизмы, потом перевел взгляд к небольшому кусочку кулис, откуда появлялись актеры, – он хорошо просматривался из угла партера.

Неплохо было бы как-то смешаться при выходе с толпой, но вместо того, чтобы уйти, забраться в кулисы и поймать Мейерхольда – пусть объяснит наконец, что у него в театре происходит, кому он сдал в аренду сцену. Правда, если Петя участвует в маскараде, то наверняка захочет убедиться, что его учитель ушел. Что же тогда делать?

Вышла Рита, Грених перестал разглядывать цепи, дама в шляпке поднесла к глазам бинокль. Что за чушь – использовать бинокль, когда сцена в шести метрах от собственного носа? Но он пожалел, что такого прибора не было у него самого – как будто заволокло глаза, кружилась голова, не удавалось сфокусировать зрение. Чертов газ, как же душно! Или дело в том, что вокруг была такая тесная толпа? Грених сто лет не присутствовал на мероприятии, проходящем в помещении, где собралось столько народу. Зал был рассчитан на тысячу человек, ложи вмещали компании разодетых в меховые накидки гражданок и щеголеватых пиджачных граждан. Грених бросил взгляд назад, обвел глазами ровные ряды лиц, сидящих в партере, устремленных вниманием к сцене, глянул на переполненные ярусы лож. Нервная судорога пробежала по спине.

Тем временем Рита уселась за столик. Играла она естественно и без нажима, словно находилась на репетиции и переполненный зал ее вовсе не трогал. И какой-то не вполне естественный у нее был взгляд, отсутствующий, стеклянный. На скулах румянец, губы темно-вишневого цвета, глаза подведены черным, тонкий разлет бровей делал ее лицо застывшей в удивлении маской.

– Актриса на сцену вышла с лихорадкой, – обронила дама, которая тоже оказалась какой-то знакомой осветителя и имела отношение к театру. Петя что-то ответил ей, снова посмотрел на Грениха, но теперь с обычным своим выражением лица.

Удалились Кокэйн и Сарториус, Рита осталась с Тренчем и должна была начать сцену. Тренч поднял на нее глаза и ждал первой реплики. Рита стояла чуть поодаль от столика, обиженно надувшись: по роли необходимо было сердито вздохнуть. Ее глаза уперлись в край подмостков, профиль был бел, румянец обозначился неровной кляксой на щеке, руки висели плетьми. Тренч напрасно прождал целую минуту, его лицо от нетерпеливого ожидания перекосило, он вздернул бровями. Из кулисы зашипели: «Ну! Добились…»

Рита продолжала стоять как вкопанная.

Кто-то опять подал голос из кулис: с нажимом, с ноткой нетерпеливого недовольства. В зале свистнули. Грених увидел мелькнувший в складках бокового занавеса белый профиль взволнованного Мейерхольда.