После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Мы с Самиром только постепенно становимся друзьями. Когда у него плохое настроение, он вдруг начинает кусаться, а я пытаюсь понять, как я могу определить, что у него плохое настроение. Его длинная цепь дает ему широкий диапазон движений. Я сажусь так, чтобы он мог дотянуться до меня, только если я протяну руку. Некоторое время он намеренно игнорирует меня. Я вижу это по его молниеносному взгляду, которым он убеждается, что я все еще здесь. Затем любопытство берет верх, и он подходит ко мне. Сначала я кормлю его, и мы с большим интересом наблюдаем друг за другом. Его глаза меня раздражают. Это не звериные глаза. Они умные, и у меня возникает ощущение, что я имею дело с разумным существом, которое собирается меня обмануть. Его беспокоит, когда я слишком долго смотрю ему в глаза, и он отворачивается от меня. «Самир, иди сюда», — говорю я ему и протягиваю руку. Он подходит, быстро берет ее и тщательно осматривает, нюхает. Интенсивно и со все большей нежной преданностью он ищет легкий пух на моей руке.

Он протягивает ко мне голову, я придвигаюсь чуть ближе, поглощенный его доверием, и с такой же преданностью обыскиваю его шерсть.

Это наш первый взаимный акт дружбы. 

Однако его второй поступок восстанавливает мою уверенность. В мгновение ока он хватает мою сандалию, которая свободно болтается на моей покачивающейся ноге, и выхватывает ее. Затем он играет с моими попытками вернуть обувь, пока ее не разобрали. Конечно, я не могу вступить с ним в драку, я должна заманить его, заставить забыть о предмете своей любви, но он видит все мои уловки и, кажется, смеется до полусмерти. Я злюсь на него, как на человека. Он оставляет сандалию себе, и на следующий день от нее остаются только части. Через некоторое время я решаюсь прогуляться с ним по цепочке. До этого мы обменялись многими актами нежности и социальной чистки. Каждый день он перебирал мои волосы, ел со мной и с радостью позволял ему рыться в моих волосах.