После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Большой поток беженцев в первые годы после войны прошел через нашу деревню в Шлезвиг-Гольштейне бесследно. Никто не поселился здесь, ни одна чужая семья не выдержала и не прорвалась сквозь замкнутое презрение деревенской общины к «голодающим». В первые два года моей учебы в школе деревня все еще была полна беженцев и пострадавших от бомбежек, которых администраторы привезли сюда в поисках пищи, крова и работы. В школу приходило так много детей, что потребовался второй класс. Комнату пришлось оборудовать, и занятия проводились в две смены. Только через несколько лет деревню снова «очистили», и старики оказались между собой. Только мать с двумя детьми с большим упорством пыталась удержаться в деревне. Она нашла работу и небольшую квартиру у фермера. Люди» не простили им, что они были «чужаками», но еще меньше они простили им, что они были единственными католиками на всей округе. Учитель всегда отправлял детей домой, когда начинался урок религии. Другие дети, конечно, набрасывались на них с завистью и укорами. Они вдвоем переносили все издевательства с необычайным стоицизмом, не давали отпор, не били друг друга, почти не разговаривали, позволяли дерьму отскакивать от них и заботились только о себе.

Они терпели в течение многих лет. Я удивляюсь, как они смогли это вынести. Их мать приняли только как служанку, в социальном плане они были изгоями и до последнего дня оставались «стаей беженцев».

Когда они внезапно исчезли, никто не спрашивал о них, никто не скучал по ним. Только я. Вот почему моя память такая ясная. Зимой, когда мне приходилось ходить во дворы с газетами, отверженная женщина забирала меня к себе на кухню, заставляла снять резиновые сапоги и снять с ног потрепанные тапочки, чтобы согреть их на плите. Она ставила на кухонный стол чашку горячего мятного чая и полбулки с маслом. Когда я все съедал и согревался, она снова обматывала мои кулаки и иногда говорила: «Я знаю, как болит от мороза». Затем я надевал резиновые сапоги и отправлялся в оставшийся путь. Ее кухня была оазисом доброты и тепла, о котором мне не разрешалось говорить.

В общинах, закрытых на протяжении веков, легенды, тайные колдовские истории и суеверия остаются живыми. В каждой деревне есть свои полускрытые традиции такого рода, и наша деревня — не исключение.

Социальная иерархия была фиксированной и неизменной. Было семь больших ферм, некоторые из которых находились в деревне, другие — далеко.