После отбоя

Первым советчиком оказался Кирка Симагин, уже работавший столяром третьего разряда. Данные, правда, не проверены, но в общежитии его уже именовали только так. Он подвел Генку к зеркалу, предложил:

— Взгляни на себя. Взглянул?

— Взглянул.

— Чудило-мученик, че тя, длинного, тянет на верхотуру? И сам сгинешь, и нас в расход введешь: придется деньги на венок собирать. Тебя эта вертихвостка звала кровельщиком?

— Не вертихвостка, а секретарь комитета комсомола стройуправления Мара Сахаркевич.

— Шишка! Сагитировала?

Нет, не сагитировали Гену ни Кирка, ни секретарь Мара Сахаркевич, убедил бригадир кровельщиков Иван Муромцев.

Как-то бригадир с подносом в руках протиснулся через плотную группу обедающих к стойке, кое-как разместил две тарелки и стакан с компотом, грустно пошутил:

— И в тесноте, и в обиде: весь день на ногах и здесь не присядешь. Еще в прошлом году обещали построить новую столовую, но, как говорится в пословице, обещанного…

Оба молча очистили тарелки, выпили компот, вышли на улицу, а точнее — на дорогу, ведущую к строительной площадке электролизного корпуса. Справа дышали теплом уже действующие корпуса. Странно, что эти гиганты были почти безмолвны: ни привычного заводского шума, ни многолюдья, только ровный спокойный гул электроподстанций, моторов принудительной вентиляции да туго свитый с коричневой окраской дым, вырывавшийся из высоких труб, говорили о натужной работе сердца этих сибирских исполинов.

— Если не ошибаюсь, Гена Ветров? — неожиданно опросил бригадир.

— Не ошибаетесь.

— В подсобниках?

— Да.

— А я давно к вам присматриваюсь. — Они остановились неподалеку от строящегося корпуса. — Посмотрите на крышу, вернее, на будущую крышу, ее пока обозначили металлоконструкции. Что-нибудь увидели?

— Нет.

— Скоро увидите. Там на крыше, и даже на фонаре, что над крышей, работают девушки. Молоденькие девушки…

Ветров понял недосказанное бригадиром: «А ты, длинноногий, длиннорукий, здоровенный балбес, в подсобниках!»

После работы Гену вызвали к начальнику девятого строительного управления Иванчишину. Он долго вытирал подошвы сапог о рубчатый квадрат резинового коврика перед дверью, переступил порог и увидел молодую женщину, стучащую на пишущей машинке.

— Меня вызывали к начальнику.

— А вы кто?

— Кровельщик Ветров, — неожиданно для себя выпалил Гена и понял, что его рабочая судьба решена.

В кабинете Леша Иванчишин был представительнее, чем при первом знакомстве в учебном комбинате: темные волосы приглажены, одет скромно, но элегантно — белая рубашка, неброский галстук, серый полосатый пиджак. Только глаза остались прежними — темные, пронизывающие. Он поднялся навстречу, протянул руку, деловито спросил:

— Этот развязный парень Симагин зубоскалил или правду сказал о героической профессии баскетболиста?

— Играл. Даже в сборной округа.

— Спортивная роба есть?

— Есть.

— В субботу в десять ноль-ноль — на тренировку!

— Есть, в субботу в десять ноль-ноль на тренировку! — повторил Ветров. — Разрешите идти?

В общежитии было шумно, ребята обступили комиссара Точкина, наперебой рассказывали о первых впечатлениях на работе. Сапер Симагин выпячивал грудь:

— Переставлял рамы в кабинете главного инженера строительного управления. Через два месяца зарплату повысят.

Борис перестал реагировать на фанфаронство Кирки, лишь бы говорил о работе. Ребята верят — не верят, а слушают, только два человека хмурые: Иван Щедров да Гена Ветров. Сам Иван устроен, работает каменщиком, но недоволен Юлей: не послушала его, пошла учиться на машиниста башенного крана, и теперь Щедров возненавидел все системы кранов, не говоря уже о башенных.

Гена не хочет уходить из своего дружного коллектива и не может унять мечты стать высотником. И сейчас мучается, мирит себя с самим собой: как уйдешь, ведь их дружба особая, армейская!

А вот и он, довольный, улыбающийся, летит прямо к Точкину, с ходу начинает пересказывать содержание бесед с Муромцевым и Иванчишиным…

Но кто утешит самого комиссара? Он провел зачистку уже двух котлованов, у геодезиста нашлись для него теплые слова благодарности, а у бригадира нет. И тут же, как всегда, примешивалось чувство постоянно испытываемой горечи. Безусловно, он сделал непоправимую ошибку: уехал в Сибирь, не побывав дома, в Краснодаре, будто сам отрезал путь к прошлому. Мама поймет, а вот Наташа?..

Боря Точкин о себе

Меня, как комсорга, теперь часто вызывали в прорабскую к телефону. Я привычно взял трубку:

— Слушаю.

— Боря, это я, Наташа. Боря, приходи сегодня вечером к нам на квартиру. Что ты молчишь?

— Повтори.

— Приходи сегодня вечером к нам. Понял?

Я понял и сел мимо стула, ударился о край стола, до крови разбил подбородок…

Мама застала меня за утюжкой брюк, спросила:

— Что у вас за торжество?

— Наташа пригласила к себе…

Мама отобрала у меня утюг, навела складки на брюках. У нее хватило выдержки не расспрашивать больше ни о чем…

Дверь открыла Микаэла Федоровна, сдержанно предложила:

— Раздевайтесь.