После отбоя

— Не знаю. Может, не только бить в барабаны, возбуждать и без того «перегретые» нервы посетителей.

И девушка рассказала, как на курсах подготовки официантов выступал директор одного крупного московского ресторана. У них выступают скрипачи, певцы с классическим репертуаром, цирковые артисты, рассказчики. И пожалуй, самое невероятное — разговорный жанр идет под занавес, то есть перед закрытием ресторана, но посетители слушают затаив дыхание.

— А ведь это действительно проблема, над которой, по-моему, мало думают, — сказала Мара, когда девушка удалилась. — Я в Красноенисейске только дважды была в ресторане: первый — на свадьбе подруги, второй — даже не помню по какому поводу. И закаялась.

— А здесь я тебя сбиваю с пути?

— Нет, воспитываешь. Еще на новогоднем вечере я подметила твою наблюдательность, умение высмеивать негативные явления в искусстве, моде, поведении людей. Не могу смотреть без сожаления на девушек в ресторане со случайными знакомыми. Кажется, что именно здесь они начинают учиться курить, пить, утрачивать самое дорогое — девичью скромность, чистоту. Помнишь, как тогда, в нашу первую встречу в привокзальном ресторане, уводили из зала совершенно пьяных девушек? Меня до сих пор мучает вопрос: что с ними стало в ту страшную, опаленную пьяным угаром ночь?..

Яша уже жалел о начатом разговоре, он уводил их от собственных тревог, мучительных раздумий, чего, кажется, и добивалась Мара. Но, сегодня он все-таки коснется того главного, которого по негласному, но взаимному согласию они избегали до сих пор, коснется сразу, как только покинут этот уже заполнявшийся шумом ресторан.

Они свернули на широкий бульвар с молодыми посадками, где, кроме женщин с детскими колясками, почти никого не было. Заговорили не сразу. Это тоже было прелюдией к трудному началу.

— Мара, я добросовестно информировал тебя обо всем, что происходит на стройке, об общих знакомых, не касался только Бориса Точкина. Он быстро идет в гору и как специалист-кровельщик, и как секретарь парторганизации. К нему тянутся люди, как когда-то тянулись к тебе, с его легкой руки уже созданы и создаются специализированные бригады, развивается социалистическое соревнование со смежными подразделениями…

— Яша, надо ли об этом? — едва слышно спросила девушка.

— Надо, Мара, надо, в моих рассказах не должно быть белых пятен.

Он передавал последние новости, как проводили собрание летунов и как эти летуны дружно заявились в партбюро, к Точкину, вернулись на стройку, пересказал содержание послания Южного пограничного округа, где опять же на первом плане был Точкин. И вообще, Яша не представлял, как на все это реагирует жена Бориса, ведь он почти ежедневно допоздна задерживается в партбюро, парткоме, партгруппах.

— Ты бываешь у него дома? — после долгой паузы спросила Мара.

— Нет…

Они шли молча. Встречные не могли бы решить, что произошло с этой удрученной парой: размолвка, непредвиденное расставание?.. А вокруг яркие краски, неповторимые запахи весны. Солнечные лучи властно раздвигали облака, обнажая сверкающее голубизной высокое небо. Земля покрывалась острой щетиной травы, клейкие листья трубочками высвобождались от лопнувшей кожуры почек, кроны молодых деревьев отливали бирюзовым цветом, в них чирикали, играли свадьбы воробьи, сновали хлопотливые синицы. Еще немножко влажный воздух был освежающе чист и прохладен.

— Яша, давай посидим, — устало предложила девушка. Она долго не могла подобрать слов теплых, ласковых и вместе с тем категоричных, не оставляющих надежд на какие-то перемены в их отношениях. — Яша… спасибо тебе за чуткость, доброту, сердечность, за все то, что ты сделал для меня. Мне так дороги те весточки, которыми я не перестаю жить и, наверно, никогда не перестану. Но это я все, Яша… Не приезжай больше.

И вновь затянувшаяся пауза. Наконец Сибиркин глухим, отрешенным голосом спросил:

— Мара, тебе Борис давал какой-то повод?

— Нет, Яша, у меня не было даже капли надежды. — Она уронила голову на руки, тихо произнесла: — Но я люблю его…

Наконец Мара распрямилась, взгляд робкий, печальный. Она повторила:

— Прошу тебя: не приезжай больше.

— Мара, я счастлив тем, что сижу рядом с тобой, дышу вместе с тобой одним воздухом. Не лишай меня этого…

3

Магидов понимал, что это последняя инстанция, и тщательно выверял каждую строку своего письма. Министерство, куда он обратился, молчит, наверно, переправило его послание в главк, но после направления первого заместителя Виноградского на учебу — дипломатический ход избавления от неугодного работника — этот главк стал для Магидова чужим, холодным домом с заколоченными окнами.