После отбоя

А пассажиры сидели задумчивые, сумрачные, — видно, и им нелегко далось прощание с Кавказским хребтом. В каждом купе книги, журналы, шахматы или шашки, но к ним никто не притрагивался. «Нельзя надолго оставлять ребят в таком состоянии, заест тоска», — подумал Борис и вновь вернулся к мысли о создании дорожного технического кружка под руководством Симагина. Хотя бы на пару дней, потом они с Геной еще что-нибудь придумают. Он начал обходить купе, вовлекать ребят в организуемые курсы строителей…

Все сложилось как нельзя лучше: ребята увлеклись рассказами Кирки, допытывались о преимуществах той или иной специальности, кое-что даже записывали. И сам собой сложился распорядок дня. Утром трое ходоков отправлялись в ресторан, приносили алюминиевые судки, разносили по купе, заказывали проводнице крепкий чай и неторопливо принимались за завтрак. Затем трехчасовой «коллоквиум», как Гена окрестил беседы Симагина с будущими строителями. На больших станциях, опять-таки организованно, закупали свежие газеты, начиналось обсуждение международного положения, внутренних событий, спортивных новостей. Потом приволакивали уже вдвое больше судков. Обед из двух блюд, неизменный «пограничный» чай. Вечером самодеятельность: шахматы, шашки, домино, на каждого игрока по нескольку болельщиков, подогревавших и без того накалявшиеся страсти.

Комиссар успокоился, можно вновь вернуться к своему прошлому.

Боря Точкин о себе

Наташа, обходившая стороной нашу улицу, вдруг прибежала на квартиру:

— Боря, выручай!

А немножко отдышавшись, пояснила: за девятый класс схватила две тройки. Родители в панике, настаивают, чтобы за лето пересдала, нагнали полон дом лоцманов от науки, как Наташа именовала репетиторов, а она категорически отказалась от них.

— С чего начнем? — спросил я.

— С истории СССР.

Я достал конспекты, пригласил Наташу к столу, но она предложила:

— Пойдем на пристань, будем смотреть на свое отражение в воде Кубани и заниматься историей.

Какая же ты умница, Наташа!

Я понимал, что вина за ее посредственные оценки лежит и на моей совести: хоть тайно, но мы все-таки встречались. И хорошо, что начали с истории. Не каждого педагога я радовал таким усердием, как историка. Кроме учебника читал много дополнительной литературы, смотрел художественные и документальные кинофильмы…

Мы не заметили, как стемнело. Наташа подвела итог:

— Ой, Боря, до чего же интересно ты рассказываешь, и так легко все запоминается! Давай завтра встретимся на том же месте и в тот же час, — сказала она словами из какой-то песенки…

На следующий день у прораба Горбуши возникли новые идеи по плотницкой части, и он попросил меня задержаться. Он излагал свои мысли, а я ерзал от нетерпения. Ведь надо еще сбегать домой, переодеться, да и мама непременно заставит что-то съесть. Прораб, заметив мое состояние, спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Да. Дело у меня неотложное.

Горбуша с повышенным интересом посмотрел на меня, но расспрашивать не стал благословил: — Ну беги. Но завтра опять явись до свистка.

Я примчался взмокшим, будто выкупался в одежде. Талка предложила:

— Уйдем с пристани ближе к воде.

Спуск был крутой, я взял Талку за руку, чтобы придержать, а потом, когда оказались на отлогом месте, забыл отпустить ее руку. Кто-то сказал: повторение — мать учения. Вероятно, он был не только мудр, но и старше нас возрастом. Горячие пальчики Наташи прожигали мою заскорузлую ладонь, их тепло проникало глубже, останавливало сердце. Моя память забастовала — хоть заново садись за парту. Я собирал какие-то крупицы мыслей, бодро высыпал их, чтобы не осрамиться, не разочаровать девушку. Она сразу убежит и даже возьмет под сомнение вчерашний рассказ. Но она благодарно кивала головой и молчала.

Вдруг мне пришла мысль: проверить, насколько внимательно Талка слушает меня. Я незаметно перешел к нашей стройке, к тому, какие леса собирается возводить прораб Горбуша. Девушка внезапно остановила меня:.

— Боря, это к какому периоду относится?

— Второй век до нашей эры.

— Я так и думала. Давай искупаемся, — предложила она.

Мы отгородились друг от друга кустарником, разделись. Талка вошла в воду неслышно, а я, разбежавшись, хотел нырнуть, но не рассчитал, плашмя шлепнулся в воду, ушиб живот, грудь. Этот удар, как ни странно, оказался спасительным: голова посвежела, мысль обострилась. Мне казалось, что сейчас я знал историю лучше, чем преподаватель школы. И Талка восхищалась собой, никогда она не запоминала так легко года, события, даты. Шутила, что я избрал не ту специальность: мог бы стать педагогом, кумиром учеников.

Мы возвращались поздно. Сегодня Наташа разрешила проводить себя до дома.

— Там мальчишки всегда толкутся, — пояснила она.

Но вокруг никого не было, и мы могли еще спокойно постоять у парадного.

Я радовался: за последние дни мы очень сблизились с Талкой, у нас появились маленькие тайны. Я должен был помнить: если в обеденный перерыв, с двенадцати до часу, Наташа будет проходить мимо стройки — вечерняя встреча состоится. Если у нее в руках газета — на пристани, сумочка — на улице поодаль от дома.