После пламени. Сборник

Я привык слушаться отца, а уж он-то Мелькора не боялся. Маглору при мне однажды сильно влетело за то, что он категорически не желал доверять Тёмному Вале. Я, правда, Мелькору тоже не доверял, но совершенно не собирался демонстрировать это перед отцом. «Раскаявшийся»? — запомнил. И повторил. Феанор доволен, а я душу перед Мелькором распахивать не намерен.

Даже если мой отец делает именно это.

Послушный (больше внешне, чем по сути), я устраивал отца в качестве немого свидетеля. Так что я изрядно насмотрелся на них вдвоём.

Оба всегда в чёрном, увлечённые беседой или работой, они в Амане были заметны за лигу. В Арамане, где всегда темно,— тоже, только замечать надо было не глазами. Они об этом знали, и я довольно быстро понял, что они стараются встречаться как можно меньше, почти постоянно общаясь по осанвэ. Слышать их разговоров я, конечно, не мог; но я же видел, насколько задумчив стал отец после знакомства с Мелькором. Он стал даже прерывать иногда работу (невероятно!): застыл, а в глазах бьется мысль, и никакого отношения к камню и металлу она не имеет.

Я молчал о том, что понял.

Но год от года Мелькор в моих глазах всё больше становился не Врагом и не Раскаявшимся, а просто товарищем отца. Частью нашей нолдорской жизни. Отнюдь не самой приятной, но — равноправной.

Я перестал видеть в нём Валу.

И даже когда случилось непоправимое, я не мог осознать, что наш Враг — Стихия. Я, опередив Карантира с его прославленным пылом и Келегорма с его прославленной быстротой, я! — первым повторил за отцом Клятву… и до сего дня не задумался о том, что мы, эльдар, не в силах её выполнить, потому что мы клялись уничтожить Валу!

Сегодня Враг исцелил меня от моей забывчивости.

Он — невредим.

Уж не знаю, как он сумел уберечься от пары сотен прицельных стрел.

О том, что сталось с моей дружиной, я старался не думать.

Когда меня протащили через Тангородрим, я чуть не рухнул и удержался, как и положено нолдору, на одной гордости: эта сила расплющивала, и не так, как молот плющит металл, а так, как сапогом давят насекомое. Я стиснул зубы.

Потом стало ещё хуже.

А потом была лестница. Вверх.

Она показалась мне бесконечной, и самым невероятным было то, что чем дольше я поднимался по ней, тем легче мне было идти. Словно те жернова, перемалывающие душу, остались внизу.

Мне почему-то вспомнился Форменос.

Меня куда-то втолкнули, я невольно привалился к стене и…

Передо мной был отец. Над ним стоял Мелькор.

Вот тут мне стало страшно.

Отец жив! Но он — в Ангбанде. В руках Врага. Под пытками.

Отец был бледен и, кажется, без сознания. Мне было страшно смотреть на его лицо. На мёртвого Короля смотреть было легче.

Будь проклят ты, Моргот! Возьми меня, делай со мной что хочешь, но пощади отца!!

Не слышит.

Не слышит и, будь уверен, не услышит.

Что он сейчас выделывает с отцом?!

Вот, устал. Устал мучить его!

Я напряг руки, попробовал верёвки на разрыв. Бесполезно. Глупо и пытаться.

Ладно. Есть другой способ.

Отец, нас — двое. И это немало. Я помогу тебе, отец. Пусть у меня связаны руки, но над моим духом не властен никто. У меня много сил; я даже не ранен. Я отдам тебе хоть все мои силы.

Отец…

Я осторожно коснулся его сознания. Он не слышал меня. Ниэнна Милостивая, как же ему больно!

Я начал медленно переливать свои силы в него.

Целителем я не был никогда, так что я не знал, правильно я действую или нет. Но я доверял своим чувствам.

Я бережно воскрешал в памяти те немногие дни, что отец провёл в общении со мной. Те дни, когда он замечал меня, а не просто позволял быть рядом. Каждый тёплый взгляд, каждое участливое слово, обращённое ко мне, я сейчас возвращал ему.

Ты был моей жизнью, отец. Теперь я стану твоей жизнью.

5

Мелькор почувствовал изменение Музыки Феанора и открыл глаза, с удивлением обнаружив, что, кроме него и раненого, в комнате находятся ещё двое. Маэдрос неотрывно смотрел на лежащего. Явно узнал. Странно, похоже, нолдо даже не усомнился в том, что перед ним не морок, не наваждение, а живой Феанор. Между тем, «труп» был сработан на совесть — Мелькор проследил за этим лично. «Мёртвое тело» должно было вспыхнуть и сгореть, не оставив даже пепла, по мысленному приказу Талло. Неужели нолдор не поверили в смерть Государя?

Пленник, между тем, пытался помочь отцу, и мелодия раненого, кажется, начала отзываться, зазвучала мягче и, как будто, немного окрепла. Что ж, раз по милости старшего сына Феанор оказался на пороге смерти, будет только справедливо, если Маэдрос сам и поможет ему. И мир, которого не удалось добиться переговорами двух правителей, будет достигнут, благодаря разговору отца с сыном.

— Развяжи его, Ирбин,— тихо сказал Мелькор.

Поднялся и отошёл к окну, заложив, по недавно появившейся привычке, руки за спину и молча наблюдая за Маэдросом.

Едва верёвки упали, Маэдрос рванулся к отцу, схватил его ладонь, сжал.

«Что они с тобой сделали!

Отец… вернись! Не умирай вторично! Нас теперь двое! Мы вырвемся отсюда — не знаю, как, но вырвемся! Только ты живи!»