После пожара

Я морщусь. Комнату наполняют смех и звонкий щебет детских голосов: Аврора гоняется за Джеремайей с чем-то похожим на пластилиновую змею, а Сансет и Вайолет, сидя за столом, распевают песню, которая кажется мне знакомой, только вот я никак не могу ее припомнить. Затем девчушки умолкают, и Сансет что-то деловито записывает на листке бумаги. До меня доходит, что песня их собственного сочинения и они еще в процессе творчества.

Никто не обращает внимания на Люка, и это вызывает у меня противоречивые чувства. С одной стороны, я довольна, что малыши заняты своими обычными делами – играют, поют и ведут себя как нормальные дети, а с другой стороны, меня тревожит, что все они упорно игнорируют страдания хорошо знакомого, близкого человека.

Они просто дети, шепчет внутренний голос. Они еще не отличают серьезных вещей от пустяков. Радуйся, что с ними все хорошо.

– Ты как? – спрашивает Хани, словно прочитав мои мысли.

– В порядке, – отвечаю я. – А что?

– Ты что, плакала?

Мне удалось унять поток слез примерно за четверть часа до того, как сестра Харроу пришла отвести меня на сеанс КСВ, но глаза никуда не денешь – они красные, опухшие и сухие, как земля в пустыне.

– Я в порядке, – говорю я снова.

Хани кивает и вроде бы хочет что-то добавить, но сдерживается. Я указываю подбородком на Люка:

– Пойду поговорю с ним.

– Зачем? – хмурит лоб Хани.

– Кто-то же должен.

– «Кто-то» и так с ним разговаривает. Ежедневно, в десять утра, так же, как со мной, с тобой и со всеми остальными. Он не твоя забота.

Я собираюсь сказать Хани, что она не права, потому что Люк очутился здесь из-за меня – вообще все здесь только из-за меня, – но не могу. Я никому не могу в этом признаться.

– Я все равно попробую, – говорю я.

– Как знаешь, – пожимает плечами Хани.

Я киваю, но еще какое-то время стою на месте. Я не хочу общаться с Люком; по правде говоря, это последнее, чего бы мне хотелось. И все же я не могу бездействовать, не могу просто оставить его сидеть в углу и смотреть в пустоту.

Делаю глубокий вдох и заставляю себя медленно подойти к нему. Если Люк и замечает меня, то ничем этого не выдает. Неподвижно и его лицо – ни один мускул не дрогнул, – и даже глаза. Не переставая внимательно следить за ним, я прислоняюсь спиной к стене и осторожно опускаюсь рядом.

– Привет, – говорю я.

Молчание.

– Люк, ты как?

Нет ответа.

– Я просто посижу тут с тобой, ладно? Можешь не разговаривать со мной, если не хочешь.

Он не меняет позы, однако я улавливаю еле заметное движение глаз. Сижу, замерев, пока наконец он не выдавливает из себя что-то неразборчивое. Я чуть склоняю голову к нему.

– Что-что? Прости, не расслышала.

– Почему мы всё еще здесь? – Его голос больше похож на сиплый шепот. – Почему Пророк не вернулся за нами?

– Не знаю, Люк, – говорю я, потому что единственный известный мне ответ ему определенно не понравится.

– Я недостоин Вознесения, – все так же, шепотом, продолжает он. – Вот и все. Других объяснений нет. Моя вера оказалась недостаточно крепка.

– Люк…

– Я не справился.

– Люк, не надо, – прошу я. – Пожалуйста, перестань. Нельзя так думать.

Очень медленно он поворачивает голову и произносит, глядя мне в глаза:

– Мы сошли с Истинного пути. Не знаю как, но это случилось. Должно быть, где-то посреди дороги мы сбились.

Я растерянно смотрю на Люка. Несмотря на все совершенное им зло, несмотря на множество причин моей к нему ненависти, в эту минуту при взгляде на него у меня разрывается сердце, ибо передо мной не тот человек, каким Люк мог бы стать при всех своих задатках. Сейчас передо мной чудовищное творение отца Джона, сломленное существо, нашпигованное ложью и страхом.

– Помолись со мной, – шепчет Люк. – Помолись со мной, Мунбим. Вдруг еще не слишком поздно.

Я качаю головой.

– Нет, Люк. Я не стану этого делать.

Его рот искривляется в самую пугающую ухмылку, какую я только видела.

– Ты ведь никогда не была одной из нас, так? Никогда не имела истинной веры. С самого начала притворялась.

– Ошибаешься, – возражаю я. – Вера у меня была, и очень долго.

– А теперь?

Я не отвечаю. Пускай истолковывает мое молчание как угодно. Несколько долгих, бессмысленных секунд мы просто смотрим друг на друга в упор. Потом глаза Люка превращаются в узкие щелочки, ухмылка исчезает.

– Это твоих рук дело, – шипит он.

По моему позвоночнику пробегает дрожь. Неужели он знает, что я наделала? Как такое возможно?

Ничего он не знает, моментально отзывается мой внутренний голос. Но ты должна быть осторожна. Крайне осторожна, особенно сейчас.

Внезапно я остро сознаю, что нас разделяют какие-то сантиметры и что я не могу отодвинуться от Люка незаметно.

– Люк, я тут ни при чем, – говорю я, сохраняя ровный тон.

Его глаза постепенно расширяются, как будто он узрел нечто удивительное.

– Ты, это все ты, – шепчет он. – И как я раньше не понял?

– Мне пора. – Я стараюсь держаться спокойно. – Просто хотела убедиться, что у тебя все нормально.

Он хватает меня за руку.