После праздника

Устала… От одного только припоминания пережитого по его милости. Нет, опять же, ни явных обид, или ссор, или оскорблений, упаси боже, он не причинил мне. Усталость от его ускользаний: вот был и нету. Совершенно справедливо, если бы я  д е й с т в и т е л ь н о  любила, не удалось бы себя удержать, благоразумие не спасло бы, — таков, вероятно, вывод? Мне следовало ринуться со своим «чувством-с» и либо победить, либо рухнуть поверженной. А я помедлила и отступила. Уцелела, значит, а это по романтическому счету непростительно. Только прежде, для придания  р о м а н у  драматической окраски, требовались некие преграды, препоны, в неодолимость которых окружающие должны были уверовать — сейчас же достаточно недоверия друг к другу, и все рушится само собой.

Итак, я не обольщалась ни на его счет, ни на свой собственный. Успела его изучить, а со временем и себя. Основное открытие — мой собственный характер, мягко говоря, не легкий. И вот тут всему объяснение: мое чувство перспектив не имело и не могло иметь, потому что было  м о и м, мне именно свойственным, убивающим, уничтожающим доверие, добро.

Знаю свои недостатки, да еще как! А если о чем сожалею, то не об отсутствии  с т р а с т и, а о том, что, перед страстью отступив, я себя обобрала, не состоялась, как состояться могла бы. Словом, зря струхнула. Что там любовь! — она могла пройти. Теперь спустя годы, прихожу к мысли, что каково бы ни было начало, что бы ни обещало, ни сулило, чем бы ни отпугивало, в дальнейшем все выравнивается, подводится к общей черте. Но люди влияют друг на друга, друг в друга переливаются, и этого мне жаль, недополученного от него. С ним рядом я бы стала другая, вот что мне покоя не дает. Такая, какая есть, я себе опостылела, мне надоели собственные куцые мыслишки, пошловатые мещанские беспокойства, а с ним я бы тянулась, росла, и это меня мучит, груз тяжкий — упущенности.

Оттого, верно, мое идиотское, не по возрасту, недостойное томление, затаиваемое много лет, и вот, поди же ты, прорвавшееся вдруг на черноморском пляже в желании поймать, найти сходство в ком-то, кто отдаленно напоминает, случайно рядом оказался, — и я изучаю, сравниваю, гляжу не отрываясь.

Кстати, достаточно ли темные очки скрывают мое любопытство? Не раз я уже сталкивалась взглядами с незнакомцем, но не дрогнула, не отвернулась, застигнутая врасплох. Какая-то все же выработалась сноровка, а кроме того, у очков моих, имейте в виду, стекла с зеркальной поверхностью, непроницаемые: вам показалось, вовсе не на вас я смотрю. Даже странно, что можно такое обо мне подумать — обо мне?!

Он изменился, постарел? Мне трудно определенно ответить. Для меня все в нем хорошо. Мелко посаженные глаза, лоб выпуклый, обширный, веки сморщенные, без ресниц, дурашливая улыбка-уродушек, если честно, я еле сдерживаю умиление. Мои впечатления так далеки от объективных, но поэтому-то я ими и дорожу. Знаю, ч т о  внутри, в глубине скрыто. Знаю эту манеру вдруг зябко вздрагивать, нервно плечами поводить, от внутреннего самовозбуждения, внезапной жаркой догадки. Испытывать себя, других морочить — игра, с возрастом проходящая, но его занимающая до сих пор. Сочетание наивности, бесхитростных проделок, шуточек незатейливых и жесткости много думающего, много знающего зрелого человека.

Смотрю… Спасают противосолнечные очки, но вдруг пугаюсь: меня выдали губы, растянутые в невольной улыбке. Улика!

Отворачиваясь, чувствую, что заливаюсь краской. Ни черта я не повзрослела: седины уже сколько, а сердце по-прежнему дрожит пугливо, как заячий хвост.

Все вранье, все, что я здесь навспоминала, наговорила. Как раньше, так и теперь падает на меня слепящая радужная пелена, я плохо соображаю, плыву куда-то, и совершенно неведомо, что меня ждет.

Он смотрит, усмехаясь, или, может, просто жмурится от солнца, молча, не двигаясь. Надо же, неужели снова ждет, чтобы я первая…

Но дудки! Пусть сам, хотя бы улыбнется, заговорит, с опаской обознаться, но ради интереса, из любопытства, почему бы не…

Уж тут я буду стоять как стена, ни малейшего сдвига, ни полшага встречного. Разве недостаточно — вот именно, что невооруженному глазу ясно… Но сижу и буду сидеть как сфинкс в своих темных очках, еще достану тюбик крема для загара и методично, без тени взволнованности, стану мазаться, так вот!

А ведь в точности, как начиналось тогда. Да, я забыла сказать, что тогда-то был именно Крым, восточное его побережье, горы издали, как хамелеоны меняющие цвет, степной хлесткий, пахнущий аптечной полынью ветер и тупая, неуклюжая моя занемелость — первый признак, что я несусь на крыльях любви.