После праздника

«Не поверю», — убеждала себя Валентина, чувствуя, что начинает сердиться. От одного предположения. И, будто пытаясь с кем-то хитрить, кого-то задабривая, отваживая, улыбалась чуть притворно: мол, конечно, загадывать нельзя, все случается, все бывает, никто не может гарантировать ничего, но Котька! — себе шептала. — Да ему голову оторву, я такое устрою, та-а-кое… И сникала.

Провертывала мясо на котлеты, укрепив мясорубку на краю шаткого раздвижного стола, на другом конце которого сидела  в з р о с л а я  дочь и ела жадно вчерашний борщ. Очень, значит, проголодалась. Валентина на нее поглядывала. Дочь с набитым ртом делилась новостями. Тут стоило прислушаться. Татка обычно откровенностями мать не баловала. Больше того, сама Валентина как бы остерегалась дочери. Со всеми все могла обсуждать, а с Таткой настораживалась, в себе и в ней как бы чего-то смущаясь, ощущая барьер и страшась, что не сможет его преодолеть. С Таткой — не сможет.

Как мать она держалась строго. Не потому что определенной воспитательной методы придерживалась. Так получалось. В современной городской жизни женщина обязана организованной быть. Только расслабишься, забудешься ненадолго, и все поползет одно за одним, и вырастет враз из мелочей гора задолженностей. Валентина, правда, гору эту быстро раскидывала, имелась сноровка.

Дети росли, она их кормила, обстирывала, одергивала, поощряла. Они ее слушались и, как выяснялось, умело скрывали то, что хотели скрыть. Худенький, хрупкий Леша нежным девичьим голосом на вопросы родителей отвечал не сразу, не бросался со всех ног исполнять порученное, и в этой его медлительности, возможно, таился вызов. Как и в тихости его, задумчивости. О чем же это он, спрашивается, размышлял? А уж эта его рассеянность… Он забывал от квартиры ключи: придя из школы, часами ждал у окна на лестничной площадке, и нет, чтобы хотя бы к соседям позвонить! Может, стеснялся? А вместе с тем и нахальничал. Приятельница Валентине рассказала: позвонила она как-то по телефону, Леша подошел, мамы нет, ответил. Так, пожалуйста, приятельница попросила, передай о моем звонке обязательно. Леша подумал, помолчал. «А это так важно?» — спросил он нежным, журчащим голоском. И приятельница обиделась, возмущенно пересказала Валентине инцидент. Валентина ее, конечно, поддержала, сглотнув смешок. В глубине души она всегда и во всем сына оправдывала.

С дочерью было иначе. Татка, как Валентина догадывалась, материнской подсказки не ждала, и явная ее самостоятельность, с одной стороны, успокаивала, но и слегка задевала.

Котя, бывало, спрашивал Валентину, шутливым тоном маскируя беспокойство: «Ты с дочерью хоть когда беседуешь по душам? Смотри. Это твоя обязанность, материнская». Валентина глаза опускала: муж, ей казалось, лезет куда-то в запретное, что и не его ума, — и вообще не касаются этого вот так, походя. Хотелось его оборвать: «Да перестань. Еще не время. Не готова… я».

А Татка хорошо училась, глядела в глаза родителей прямо, твердо и даже, такая умница, в эпидемии гриппа как-то умудрялась уберечься: вся семья лежала вповалку, она одна за всеми ухаживала, бегала в аптеку. Ну, а уж при таких достоинствах простительны маленькие недостатки: некоторая резковатость, некоторая излишняя критичность по отношению к окружающим, некоторая замкнутость и просто жуть какое упрямство! Тут, когда на Татку  н а к а т ы в а л о, благоразумнее было отступить.

Валентина вертела ручку мясорубки, слушая дочь. Самое важное сейчас: Татку бы не спугнуть.

— …когда я отвечаю и когда билет тяну, вижу, как он волнуется. Если что прошу, всегда помогает. Между прочим, на Профсоюзную за лекарством для бабушки это он ездил. И папин фотоаппарат тоже он в ремонт сдавал. Пусть приучается, — хмыкнула, взглянула на мать. Валентина лихо вертела ручку мясорубки. — Учится он хорошо, — чуть поскучнев, Татка продолжала: — Считается в группе способным. — Подумала: — Да, пожалуй, и на курсе один из самых… толковых. Так что… — она на глазах увядала, — можно сказать, мама, все в порядке у нас. Валентина продолжала вертеть мясорубку, хотя мяса в ней уже не было.

— А не рано ли, — спросить наконец решилась, — не рано ли сейчас жениться вам? — И сама на себя раздосадовалась. Дурацкий вопрос. Вся фраза дурацкая. Сбилась. Снова начала: — Разумеется, это ваше дело… — Тьфу, снова глупость. — Тут советчиков не может быть. И все же экзамены, диплом, не помешает ли? Я, как ты понимаешь, больше твоей судьбой интересуюсь. — И посмотрела на дочь как могла пристальней.

— Мама, — произнесла дочь спокойно, — я ни разу ни одного экзамена не завалила. У меня повышенная стипендия. И я тоже своей судьбой интересуюсь. Так что не беспокойся, пожалуйста.

Поддаваясь невольно дочкиной рассудительности, ее ровному тону, Валентина оттаяла, спросила проникновенно:

— А ты его любишь?