После праздника

Сколько раз она слышала этот вопрос, сколько раз сама его задавала, у них в  а р т е л и  это была главная тема — любовь. И какие сюжеты, какие подробности взволнованно, трепетно излагались! И сердце билось сильнее в участливом сопереживании: любовь, любовь… а он тебя любит, а ты его?..

Теперь, спросив, Валентина замерла в ожидании. И услышала короткое, как залп:

— Естественно!

Олег Петрович Орестов и жена его Ольга Кирилловна всегда с увлечением готовились к детским праздникам, будь то елка или день рождения их сына. Созывалось много детворы. Олег Петрович на воздушных шарах рисовал смешные рожицы, заранее придумывал игры и сам с удовольствием в них участвовал. Ольга Кирилловна сладостей накупала, накрывала красиво стол, без всякого сожаления наблюдая, как нарядную с вышивкой скатерть заливают клюквенным морсом. На пироге зажигались свечи. Митя их задувал, дети вопили, дом ходил ходуном. То была пора идиллического единения детей и взрослых.

Позднее супруги Орестовы положили себе за правило, когда молодежь у них собиралась, из квартиры уходить. Сын Митя рос благоразумным, ему можно было доверять.

Но как-то, Мите тогда исполнилось лет семнадцать, ожидалась вечеринка в весенние каникулы, время к семи близилось, а родители вроде не торопились исчезать. Митя нервничал. Дверь в комнату родителей была закрыта, оттуда слышалась музыка, кажется, Моцарт. Митя представил: папа лежит на тахте, держа на животе транзистор, и читает. Мама читает тоже. Это могло длиться вечно.

Митя прошелся по коридору туда-сюда. Он чувствовал себя очень неловко. Почему они остались? Придется что-то ребятам объяснять. К нему как раз потому любили приходить, что у него  п у с т а я  квартира.

Нет, ничего предосудительного они не делали. Но им, школьникам старших классов, нестерпимо хотелось вырваться из-под гнета. Гнет ощущался повсюду, везде. Везде, им казалось, взрослые на них косятся. И тогда, из протеста, они громко смеялись, толкались, что-то выкрикивали, а эта игра, притворство тоже утомляли. Хотелось расслабиться, вдохнуть полной грудью и, может, даже совсем тихо друг с другом поговорить. От взрослых все скрывать приходилось — и желание гоготать, топать и потребность в тайне, в шепоте.

Митя скисал все больше. Предвкушаемая радость рушилась. И тут мама вышла в коридор, направилась в ванную. Митю что-то толкнуло, он вперед шагнул: «Вы что, — проговорил хрипловато, — уходить не собираетесь?» И глаза спрятал. «Собираемся, — мама ответила спокойно. — Но ты же к половине восьмого гостей ждешь. Мы успеем. Или, считаешь, надо уже поторапливаться?» Митя лица ее не видел, но голос звучал насмешливо. Он чувствовал, что у него горят уши. Мимо матери проскользнул. Готов был себя избить за идиотскую постыдную нетерпеливость.

Слышал, как они одеваются в прихожей. Отец присел на корточки, застегивая тугую «молнию» на маминых сапогах. Это длилось, длилось… О чем-то они переговаривались, посмеивались. «Митя, мы ушли!» — мама выкрикнула весело. Дверной замок щелкнул. Он продолжал в кресле сидеть. Во рту было кисло, гадко.

Олег Петрович и Ольга Кирилловна Орестовы были трезвые, реально мыслящие люди. Оба много работали, Ольга Кирилловна как искусствовед, специалист по латиноамериканской культуре, Олег Петрович считался знатоком в области языкознания, поездил, мир повидал.

В отношении дружеских связей они определенный скепсис выказывали. Полагали, пока у них все в порядке, всегда найдется, кого в дом пригласить и к кому пойти в гости. А в иных обстоятельствах на самих себя надо рассчитывать. Люди сильные не ищут, кому бы свои огорчения излить. Занятие это и бесполезное и унизительное. А у всех своих забот хватает.

Разумеется, они не в вакууме существовали. Но между ними и даже давними их приятелями дистанция все же оставалась: не всем, они считали, можно с другими делиться, не все излагать до конца. С годами они уже настолько к осторожности себя приучили, что иначе уже не могли.

При этом они многим людям симпатизировали, ценили такт, щепетильность, обязательность и промахов здесь не прощали. Да и сами всегда стремились выполнять обещанное, спрашивая с себя так же строго.

Но под этой обдуманной налаженной системой существования таилась некая болезненность: Орестовы обучились осмотрительности, потому что обольщения напрасные им дорого обходились, и так саднило, так долго помнилось, что оба решили постараться поберечься, при взаимной поддержке, понимании, согласии семейном им удалось выстоять, закрепиться вдвоем. Для подобного родства мало влюбленности, без единомыслия и общей боли его не достичь.

Орестовы нашли верный тон в семейных отношениях, шутливо-нежный, иначе их постоянный страх друг за друга обессилил бы их. И в любых ситуациях все так же шутливо они прикидывали вариант наихудший, исподволь готовясь к нему, загодя выверяя свою прочность. Им казалось, что такой метод правильный. А если наихудшее не сбывалось, они чувствовали себя счастливчиками. Но снова приходилось готовиться, тревожиться…