После праздника

Свой же вкус Рогов находил безупречным. Оглядев принаряженную по случаю праздничного куда-то выхода Тоню, он решительным жестом задерживал ее уже в дверях: «Сейчас же это сними, это безобразие, небось пластмасса? Выкинь в мусорное ведро». Супружеская забота, ответственность за внешний вид жены заслоняла от его внимания выражение глаз Тони, как хваталась она за горло, прикрывая ладонью «свой позор» — приколотую у воротника брошку с женской головкой, подаренную матерью.

В семейной жизни Рогов не допускал поблажек, следил зорко, как бы жена что-нибудь не выкинула: любой выверт, как он выражался, в корне пресекал. Интерес, скажем, к прежним девчоночьим посиделкам с подружками, сотрудницами по лаборатории, увлеченность кино, к тому же поздними сеансами, и пение — да, пение прежде всего.

Выяснилось, что Тоня поет не только на вечеринках, что она участница самодеятельных концертов, организуемых при поддержке профкома их НИИ. Случаются у них и «гастроли», то есть выезжают они в «рафике» в другие учреждения не только московские, но и областные. А однажды появилась о них — ну, правда, не только о них — заметка в газете: аккуратно вырезанная хранилась у Тони в тумбочке.

Бывали и репетиции — все как у больших, усмехался Рогов — естественно, вечерами. Рогов поджидал жену у метро. Завидев его, она спешила, почти бежала, спотыкаясь, неловкая: Рогов наблюдал, не двигаясь, сунув руки в карманы брюк. Он себя никогда не ронял, чувства свои держал в повиновении, что позволяло ему цепко выхватывать просчеты других. Так вот Тоня к нему бежала, прядь волос выбивалась из-под платка, и губы шевелились нелепо, как на экране при выключенном звуке — чудачка, она издали уже что-то начинала ему говорить. Он смотрел. Да, не хватало его жене сдержанности, взрослого достоинства, многого, если честно, не хватало. Дав ей приблизиться, Рогов твердо брал Тоню под локоть. «Что ж, пошли», — снисходительно ронял.

А Тоня летела, светясь любовью. Боже мой, вот ведь все для чего, вот в чем смысл! Родной, близкий, единственный во всем свете — муж, опора — и счастье — рвануться к нему из толпы. Как в укрытие. Ничего не страшно. Ни улиц темных, переулков, подъездов, где мало ли что… До замужества она множество раз поздно одна возвращалась и не задумывалась об опасности. Теперь сердце сжималось: а ведь без крепкой мужской руки пропадешь!

Когда Рогов ввинчивал высоко под потолком новую лампочку, взамен перегоревшей, либо бачок в туалете налаживал, либо чинил на кухне кран, тоже она замирала: хозяин в доме. Отец на пенсию вышел, от избытка свободного времени потерялся, утратил то, что раньше в себе ценил, соответственно, и другие иначе уже его оценивали: Тоня отцу сострадала, но центром всего для нее теперь Рогов стал. Рогов — да, глава. И не только в Тониной жизни, но и в квартире ее родителей.

Как-то так получилось. Поначалу он только морщился, одно, другое его не удовлетворяло, время ужина, меню на завтрак: он, оказывается, к яичнице с ветчиной привык. Сквозняков не любил, а бреясь, включал транзистор, подолгу занимал ванную. Словом, разные складываются у взрослого человека привычки, и надо их уважать, если хочешь мира в семье.

Мира очень хотели. И не вникали, как раньше-то Рогов обходился, когда в общежитии как иногородний жил, в комнате на пять человек, потом, учась в аспирантуре, остался, правда, с одним соседом, но ванная, то есть комната с умывальниками, находилась в конце коридора: очередь, транзистором не насладишься. А после он к Тоне переехал и тут-то с удивительной быстротой привычками и обзавелся и отступаться от них не желал.

Отступали другие. Тоня, ее родители. Тонина мать — женщина умудренная — понимала, что это ответственно — зять в доме. А если единственная дочь, ответственность двойная. Сама мать молодые годы провела в экспедициях с геологами-разведчиками, ломила с мужчинами наравне, и будь у нее образование высшее, сидела бы давно в начальниках, а так наработала широкий разворот плеч, характер властный, крикливые несколько интонации, ну и кое-какую денежную сумму, достаточную, чтобы старость спокойно встретить. Но каждая копейка, что говорить, уж ей досталась. «Вот, глядите! — Тонина мать выбрасывала вперед жесткую широкую ладонь. — При случае, с кем хочешь справлюсь».

Но не с зятем. Тут Тонина мать с присущей ей житейской смекалкой и не думала вступать в борьбу. Напротив, в выходные дни, встав рано-рано, она принималась за пирог: либо с яблоками, либо с ягодами, с капустой, с зеленым луком. Зять кушал хорошо. Ему доставался лучший кусок, серединный.

То, что от Тониной матери зависело, она сделала, и сполна. Отца тоже упрекать не за что: пиво с зятем пил, билеты доставал на футбольные матчи, но неизбежное, верно, не избежать. Однажды вечером Тоня вошла в комнату родителей, остановилась на пороге:

— Мы с Толей подумали и решили… — Сглотнула: трудно, по-видимому, решение ей далось. — Давайте размениваться, разъезжаться, если вы, конечно, не против.