После прочтения уничтожить

 Через пару лет в ночном ларьке на одной из подмосковных платформ я малодушно обменял свои корейские часы — первую литературную награду и символ параллельного времени — на булькающий спиртосодержащий литр. Возможно, недавнее закрытие общества стало мне воздаянием за этот поступок, и нам всем — за буржуазное малодушие. Но не хочется так депрессивно заканчивать текст.

 Уже в новом веке «Нью-Йорк Пост» сообщила, что представители знаменитого движения «Hacktivists” приняли свой календарь борьбы с «Эшелоном» — системой глобального электронного надзора, отслеживающей все мейлы с «подозрительными» словами. В день ареста Унабомбера хакеры предлагают каждому отправить своим друзьям максимум сообщений со словом «Unabomber”, в день истребления полицией “антиобщественной” секты “Ветвь Давида» на ферме Вако, предлагается слать «Waco”, “Davidian”, в день смерти Ким Ир Сена — слать «North Korea”. Благодаря случайно рассекреченному и наделавшему шума «черному списку слов», я знаю, что название страны, с которой я так долго был связан узами гипноза, до сих пор попадает в «нежелательную лексику» и это знание бодрит, как глоток корейской водки, настоянной на грибах, тритонах и рябине.

 И в назначенный день, не смотря на то, что мы больше не собираемся в посольстве, я пошлю всем своим товарищам по Обществу, бессмысленный, но отчаянный, как «Sos!”,мейл-сигнал:

 «North Korea! North Korea! North Korea!”

 — в надежде, что кто-нибудь им все-таки подавится, когда переполнится резервуар.

Глава десятая: Москва — Рига

Товарищ Елькин ездил с экологами высаживать элитные дубы на «опустошенных Системой» пространствах. Я читал на лекциях по старославянскому впервые нормально изданного Маркузе. Голованов увлекся символическим смыслом всяких солнцестояний и равноденствий. А вместе мы ходили портить технику на трассу «Москва—Рига», которую только строили мимо нашего посёлка, вырубая липовые рощи и вывертывая из земли высоченные сосны. Строительство дороги и моста никто не охранял. В отчужденном обществе по окончании работ инструменты перестают быть собственностью работника и он оставляет их, где бросил. А выставлять специальную охрану, для которой инструменты становятся «своими» до утра, тогда еще не научились. Три молодых человека выкручивали рычаги, уносили с собой ключи и электроды, рубили удобным топориком провода, сожгли однажды конвейер, подававший бетон на насыпь, выдавливали на свежем асфальте агрессивные оккультные знаки, но это мало тормозило строительство. Синхронно, в Британии, нарастало в том году «антидорожное движение», в акциях которого участвовали тысячи, те же идеи-тактика-возраст, потом это опишет романист-сквоттер Тони Уайт в «Трави Трассу», но мы об этом ничего не знали. Голованов предложил привлечь к нашей герилье кого-то ещё, дорога ведь никому не нравилась, но я не поддержал. Капиталистам, возводившим дачные дворцы на другом берегу рублевского водохранилища, где, прогуливая алгебру, я так недавно ловил ратанов, наплевать. А у местных жителей слишком высокий уровень заебанности, обеспеченный этими самыми капиталистами. Ну, или такими же. Народ протестовал пассивно, вываливая неизвестно когда, мы ни разу этого не видели, хотя любили шляться ночью, в строительный карьер весь собравшийся дома хлам. А наша задача: придать этому бессознательному «мусорному» протесту форму осмысленного сопротивления.

Идея баррикады родилась прямо на месте. Был, если верить Голованову, астрологически очень важный день. Дорога ещё не действовала в полную силу, по ней ездили кому нужно только до Красногорска и с утра она пустовала. Мы пришли сюда по росе, насвистывая мотив «русского поля эксперимента», спустились на дно карьера и стали весело таскать с обочин на проезжую в одно место. Прикатили несколько распиленных мертвых сосен, старых шин, мятых жестяных бочек. Елькин выбирал что потяжелее — двери от машин, трубы. Голованов предпочитал предметы с ручечками, чтоб сподручней нести, — расплющенные кастрюли, ведра, санки. Мне нравилось раскоряченное — ржавые качели, гнилой забор, дырявые двери и косые рамы, горелые крышки столов, — оно сразу придает баррикаде заметность и создает объем. «Цветков, у меня сейчас в голове бульбашит!», — делился счастливый Елькин. Словечко это он подхватил ещё в Одессе, у тамошних деклассированных. Особенно Елькину нравилось одевать ржавые бочки на сосновые пни, создавая «тумбы».