Водрузив очередной раскоряк на вершину нашей постройки, я глубоко втянул носом воздух. На вкус он стал такой же, как в тот день, когда я в пятилетнем возрасте убежал из детского сада. С кем попало не трепал и подельников выбирал осторожно. Объяснял им, как нам тут всё запрещено и нет свободы. Получилось несколько маленьких людей, готовых бежать. На прогулках, прячась за шиповником, пилили железными деталями от игрушек и стекляшками стальную сетку. Доламывали палочками. Больше всего меня радовало, что никто из нас ни словом не обмолвился с другими детьми, воспиталками, родителями. Мы стали совсем не здешние, интересовались только друг другом и своим будущим бегством. Наконец, решетка лопнула, дыра разошлась достаточно, и заговорщики выскочили на улицу, в тихий двор из красного кирпича. «Свобода, свобода!» — орали все и, как макаки, скакали по двору. Я не кричал, отходил всё дальше, вдыхал воздух и навсегда запоминал его вкус. Вкус Твоего Мира. Именно это я позже стал называть для себя «политикой». В нашем лазу появилось испуганное и гневное лицо воспитательницы. Не надо было макакам так вопить. «Ну-ка немедленно все сюда!» — грозно призвала она. Я был уверен, никто не сделает ей навстречу и шага, все мысленно давно с ней попрощались, но дети гуськом пошли обратно, к разорванной сетке. Мгновенно разочаровавшись в товарищах, я спрятался за водосточную трубу. Так поступали мои любимые киногерои. Через пару минут в снова опустевшем дворе я отклеился от стены и гордо пошел домой. Наш обычный поселок вокруг меня был ни на что не похож. Мир был игрушкой в моих руках. Сидя на лавке у подъезда, вспоминал виноватую походку остальных, вернувшихся на зов, и счастливо жмурился оттого, что я не таков. «Сбежал из детского сада!» — гордо сказал я дома, когда мне открыли дверь, и тут же получил несколько крепких затрещин. Утром, зареванного и закошмаренного, меня вернули на место. Подельники со мной подчеркнуто не общались, а прочие дети смотрели не без ужаса. Ближе к обеду поманила к себе и повела на кухню наша повариха тетя Аня. Вокруг четырех гигантских, как мне показалось, черных блинов плиты, собрался чуть ли не весь персонал нашего сада и многоглазо и молча смотрел на меня, а я – на них. — Видишь – указала тетя Аня на пугающую плиту толстым розовым пальцем – ещё раз убежишь, тебя поймаем и посадим жопой прямо сюда, ты понял? Остальные согласно молчали, потому что на кухне именно тётя Аня была главной. Я подавленно кивнул и отнесся к угрозе вполне серьезно. С одной стороны, я никогда не слышал, чтобы детей сажали жопой на плиту. С другой стороны, я никогда не слышал о побегах из детского сада и не знал, что за это делают. Через пару недель я снова выдумывал игры для других детей. Безобидные. Это была уже не «политика», но чистой воды «литература». По особым приметам выбирая место, я находил, где искать клад. Они рыли, а я рассказывал кто, что и почему именно здесь спрятал. Всегда оказывалось, что сокровище уже кто-то нашел до нас или выкопал ночью вместо нас. В моей жизни с тех пор не так уж многое изменилось. Я даже живу там же и, часто проходя мимо водосточной трубы в том тихом дворе, подмигиваю ей.
Полчаса радостной игры и трасса перекрыта экстравагантной стеной, высотой в рост человека. Пока мы, сидя на асфальте, обсуждали, поджигать её или нет, послышался шум первого утреннего автомобиля. Минута на то, чтобы взнестись по песчаному склону и залечь наверху, в ореховых кустах. Это оказался красный «жигуленок», он сбрасывал скорость и всем своим видом выражал вопрос. Остановился. Вышел, чавкнув дверцей, пузатый лысоватый мужик в светлой рубашке. Не видно было, есть ли у него там, в машине, семья, но «отец семейства» — первое, что приходило в голову. Он опасливо прошелся туда-сюда вдоль баррикады, подержал себя за бока, почесал в голове и вернулся в машину. «Жигуленок» развернулся и укатил под наше тихое «ураааа!». Появился грузовик и ещё пара машин. Кто-то разворачивался, не выходя. Водила в кожанке и тренировочном костюме брезгливо покачал ногой сосновый пень, пнул жестянку, смешно наскочил на «тумбу», не рассчитав её тяжелины.