После развода. Новая семья предателя (СИ)

Так больно, что у меня точно сорвет крышу.

Я знаю, что не выдержу и поэтому не пойду.

— Я не смогу, — честно отвечаю Валентину, который немного хмурится. — У меня кукушка тогда точно сегодня улетит.

— Понимаю.

— Правда?

— Ну, насколько могу понять, понимаю. Тогда идем?

Отталкиваюсь от стены и стягиваю тонкий одноразовый халат, в который меня заставили облачиться.

Шагаю в сторону лестницы.

— Он, правда, способен убить? — тихо спрашиваю я.

Перевожу взгляд на Валентина, который отвечает мне молчание, и в этом молчании я слышу утвердительный ответ.

Усмехаюсь под нос, потому что я вспоминаю, как он с девочками ловил кузнечика в дачном домике и как аккуратно он его вынес в мягкой салфетке, чтобы не навредить. Теперь выясняется, что сегодня ночью возможно будет два трупа.

— Его надо остановить, — говорю я. — Так нельзя.

Валентин молчит, и я понимаю, что он не станет поднимать вопрос, что нельзя убивать людей, даже если тебя сильно разозлили. Никто из “подчиненных” не посмеет учить жизни Грома.

А меня он послушает?

Может, я переоцениваю свои силы? Ведь я больше ему не жена и не “моя женщина”.

А кто он для меня сейчас?

Если он для меня левый бандит, то, конечно, я не полезу с разговорами о том, что убивать людей — плохо.

Кто он?

Бывший муж.

Какая размытая формулировка.

Бывший муж может быть врагом, который не заслуживает даже взгляда.

Бывший муж может быть другом и близкими человеком, с которым разошлись жизненные дороги. И такое бывает. Не все разводятся со скандалами, обидами и агрессией.

Бывший муж для меня… это боль и надрыв.

Останавливаюсь на лестничной площадке и смотрю на ступени, что бегут вверх к третьему этажу.

Не смогу.

Разговора у инкубатора с недоношенным ребенком не выйдет, и есть вероятность, что у меня так расплавятся мозги от увиденного, что я сама пойду и задушу Наташу.

Меня начинает уже сейчас трясти от гнева на эту тупую и жестокую потаскуху, в которой нет ничего человеческого.

Ее должен осмотреть психиатр, потому что, с высокой вероятностью, у нее есть отклонения в психике.

Может, она психопатка, которая не умеет любить и чувствовать глубокие эмоции, которые отвечают за привязанность, заботу и эмпатию.

Поскрипываю зубами и торопливо спускаюсь.

— Вы же еще хотели в уборную заглянуть, — заявляет позади меня Валентин.

— Передумала.

Я не помню, как пробегаю через коридор и как выскакиваю на крыльцо в мороз. Дышу.

Валентин приобнимает меня и помогает спуститься с крыльца:

— Накрыло?

Я молча киваю, а затем меня выворачивает под тяжелые ботинки Валентина, который поглаживает меня по спине:

— Ничего.

Из меня выходит запоздалое отвращение к Наташе и моя беспомощность перед ее беспринципностью и жестокостью. Вытираю рот рукавом пальто и крепко зажмуриваюсь.

Расслабляю мышцы лица и распрямляюсь. На языке горчит желчь.

— Мам, — слышу голос Алины, а потом ей вторит Варя, — мам.

Голоса тусклые и печальные.

Я оглядываюсь и вижу, что мои девочки за эти тридцать минут повзрослели. Вася помогает им снять одноразовые голубые халаты, и они спускаются ко мне. Молча меня обнимаю, уткнувшись лицами в пальто и тяжело вздыхают.

Я не чувствую в них истерики, и они впервые за долгое время меня так обнимают. Обнимают в поиске поддержки, тепла, принятия и защиты от боли и страха.

Сейчас они обнимают меня, как маму, в тени которой можно переждать.

— Я рядом, — шепчу я.

Мне не надо задавать вопросы, как там папа, и узнавать другие подробности. Просто надо быть рядом.

— Поехали домой, — сипит Варя.

— Поехали… — соглашается Алина, — папа… папа пока останется тут… Ему надо остаться… — всхлипывает, — а нам… надо подумать.

Подумать.

Маме тоже предстоит о многом подумать. Именно подумать, а не нырять в обиду, злость и ревность, которые все эти месяцы рвали меня, как и моих дочерей, на куски.

А теперь надо подумать.

— Мам, — сдавленно бубнит Варя.

Обнимает меня еще крепче, словно боится, что я исчезну или испарюсь в морозной ночи.

— Да, милая? — накидываю на ее голову капюшон. — Ее зовут… Ива.

Глава 41. Ничего не исправить

— Па, мы тебя любим, но нам, наверное, пора к маме.

Я молча киваю, а после крепко прижимаю к себе Варю и Алину, которые не сопротивляются, не кричать и не обзываются.

— Я люблю вас.

— Мы тебя тоже, но мы пойдем. Хорошо?

Они меня вытащили из черной холодной проруби. Спасли, и теперь им надо вернуться к матери, чтобы самим отогреться в ее теплых и уютных объятиях.

Отстраняются. Я слабо улыбаюсь и киваю. Касаюсь их щек и целую в лоб.

— Маме что-нибудь передать? — Алина вытирает слезы с щек.

Со вздохом поправляю на ее груди одноразовый халат:

— Я не знаю, что ей передать, Аля.

Я, правда, не знаю.

После всего, что между нами произошло, слова ничего не объяснят и не исправят.

— Тогда я ее просто обниму, — Аля шмыгает и переводит взгляд на инкубатор.

Делает к нему шаг и кладет ладонь на прозрачный пластик. Молчит, а Варя рядом смотрит себе под ноги и шепчет:

— Я не думала… что все вот так…

Аля берет ее за руку.

Варя зажмуривается, будто ей больно, и кладет свободную ладонь на инкубатор, а затем одергивает и торопливо шагает прочь, втянув голову в шею.